– Простите…

Тишина. Он даже головы не поднял.

Я сглатываю и представляю, как кричу, стоя посреди этой площади, а они вот так лежат и молчат. Ужас.

Ну нет, молчания я не потерплю. Они меня услышат!

– Это кто? – рявкаю я и сама удивляюсь, откуда у меня такой требовательный тон. – Отвечай!

Мне тут же становится стыдно, но торговец поднимает голову, старательно смотрит мимо меня – в направлении моего указательного пальца. И хрипит:

– Ш-ш-ш…

Да чтоб вы все провалились!

– Великая богиня, госпожа наша Шамирам, – блеет наконец торговец и снова утыкается лбом в землю.

Шамирам. Снова эта Шамирам!

Эм… Богиня? Уж не та ли, что мужу изменяла?

– Эй. – Я осторожно кладу руку торговцу на плечо, и он вздрагивает. – Богиня чего?

– Любви, – шепчет он.

Я снова смотрю на обнаженную грудь статуи, на соблазнительную улыбку, взгляд с поволокой и изгибы – моей, черт возьми! – фигуры, так сладострастно изображенные скульптором. Он, наверное, пока это ваял, весь пребывал во власти эротических фантазий. Обо мне. В смысле, о Шамирам. Богине.

Меня накрывает истерика.

Любви! Ну конечно! Любви! Чего же еще? Это называется любовью, когда мужчины от моего взгляда теряют разум? Или когда хотят меня изнасиловать? Или…

Тут по площади проносится жуткий звук – как будто кошке на хвост наступили, и она воет. Я поднимаю голову – конечно, никакая это не кошка. Это местные трубы. Как в фильмах: герольды сообщают о том, что прибыл король. Здесь вместо короля процессия из трех паланкинов и десятка конной стражи. Паланкины тащат рослые носильщики, и вид у них при этом невозмутимый настолько, словно они просто на прогулку вышли.

Люди перед ними расступаются, причем не вставая с колен. Картина настолько сюрреалистичная, что мой мозг отказывается ее воспринимать.

Наконец вся процессия – с помпой, очень торжественно – останавливается неподалеку от фонтана. И, получается, меня. Из первого паланкина выпархивают шесть девушек, на первый взгляд одинаковых. Я невольно отмечаю, что на них льняные платья, по фасону – те же туники. Еще все девушки как на подбор белокожи и черноволосы. И такие же коротышки, как я.

Из второго паланкина под руки выводят матрону – вылитая наша завуч, только красивая. Но смотрит так же. Я даже невольно съеживаюсь, ожидая окрика. У нашего завуча всегда я виновата – и сразу во всем. Заочно.

Но матрона тоже становится на колени, а потом простирается передо мной ниц. Медленно и очень изящно, с изрядной долей торжественности. Тут же поднимает голову, смотрит на меня и говорит:

– Великая богиня, госпожа наша Шамирам…

Она что‐то еще добавляет, кажется, «приветствуем» или что‐то похожее, очень пафосное. А до меня вдруг доходит, что обращается она ко мне. То есть это я – Шамирам. И «великая богиня» – тоже.

Ладно. Будем считать, что мне напекло солнцем голову, потому что я опять начинаю хохотать. Долго – все ждут, матрона молча смотрит, ее взгляд полон почтения и самую капельку – недоумения.

А я сижу на горячих каменных плитах, которыми покрыта площадь, смеюсь и никак не могу остановиться.

– Я хочу уйти, – наконец выдавливаю, ни к кому не обращаясь. – Пожалуйста, я хочу домой.

Матрона почему‐то воспринимает это как знак. Она кивает девушкам, те резво встают с колен, окружают меня, подхватывают под локти и буквально несут к третьему паланкину. Потом с превеликой вежливостью, бормоча не то комплименты, не то извинения, аккуратно сажают на подушки и закрывают занавеси.

Я глазом моргнуть не успеваю, а паланкин уже поднимается.

Мамочки, за что держаться?!