Смертная в отчаянии глядит на жриц. Те лежат перед ней лицом в пол: прислужницы позади – под палящим солнцем на камнях садовой дорожки, Верховная впереди – на ковре в тени беседки. Вокруг замерли рабы: глаза долу, в руках блюда с фруктами и медовыми сладостями.

У смертной дрожит голос:

– Здесь, должно быть, какая‐то ошибка. Я правда не понимаю, что происходит.

Она на миг замирает, тяжело сглатывает и оглядывается на кувшин с водой, который держит рабыня в двух шагах от нее. Потом облизывает пересохшие губы и начинает снова:

– Я не богиня. Я не могу быть богиней, я просто человек. Обычный человек. Поверьте мне, пожалуйста. Я всего лишь на нее похожа. Это случайность!

Она старается быть честной, думаю я. Это говорит в ее пользу.

А также о том, что она глупа. Впрочем, это я давно понял. Она не смогла воспользоваться властью, которую имеет над мужскими сердцами. Ей, наверное, и в голову не приходит, какие возможности открываются перед богиней, госпожой Урука, пусть и фальшивой.

Смертная снова тяжело сглатывает, и мне хочется пнуть дуреху-рабыню, которой не хватает ума или смелости поднести госпоже воды. Люди часто цепенеют в присутствии великих. Чем смертные отличаются от глиняных кукол, не понимаю. Матери не стоило вдыхать в них жизнь, их разум слишком слаб, чтобы развлечь нас, не говоря уж о большем.

Впрочем, и Матери, и Шамирам эти ничтожества были по душе. Как и Отец, я совершенно этого не понимаю.

Испуганная смертная с лицом богини облизывает пересохшие губы, но приказать принести воды не решается. Она сидит на краешке кресла и обнимает себя за плечи. Только слепой спутал бы ее сейчас с Шамирам.

Но, как я и сказал, люди скорбны разумом. Они видят лицо госпожи Урука и думают, что все это – ее очередная забава. Шамирам действительно любила раньше перевоплощаться в человека. Чем дольше ей удавалось прожить среди людей неузнанной, тем довольнее она была. Моя жена наряжалась дочерью торговца, нищенкой и даже блудницей. Особенно ей нравилось не менять облик по-настоящему, создавая иллюзию, как делаю это я. Нет, Шамирам использовала краски и парики, точно лицедеи на царских пирах, только куда искуснее.

«Погляди, Дзумудзи, ты узнаешь меня?» – говорила она, копируя манеру людей двигаться и гримасничать. «Я узнаю тебя любой, жена моя», – отвечал я, и она мрачнела. «Фу, Дзумудзи, какой ты скучный».

Я ошибся, Шамирам. Так же, как ошибаются сейчас люди, глядя на девчонку с твоим лицом. Во время нашей встречи эта смертная назвала мое имя и не упала ниц, узрев мой истинный облик. Человек, считал я, на такое не способен. Мне не пришло в голову, что люди в других мирах не похожи на наших. Я забыл, что среди смертных попадаются колдуны. Их нечистая, плотская магия позволяет приказывать духам.

Глядя сейчас на испуганную девчонку, так отчаянно убеждающую жриц, что она не их богиня, сложно заподозрить в ней колдунью. Уверен, она и сама всей правды не знает. Сбежавшей из нижнего мира Шамирам требовался сосуд, тело, в котором она могла бы набраться сил. Конечно, она выбрала ребенка. Быть может, даже младенца. Только ей не повезло наткнуться на колдунью.

Осознавай смертная свою власть, она непременно попыталась бы воспользоваться силой богини – ведь так сладко исполнять свои желания без ограничений. Это убило бы ее. Я видел, как она слабеет после каждого перемещения в наш мир. Мне даже пришлось ее лечить.

Эта догадка объясняет, почему смертная так похожа на Шамирам и откуда у нее власть над мужскими сердцами. Моим в том числе.