Я отвожу взгляд, смаргиваю слезы и с удовольствием вижу знакомые и такие привычные торговые ряды. Миры, может, и разные, а вот рынки везде одинаковые. Здесь он пафосный такой – прилавки не просто деревянные, а каменные. Целые беседки в античном стиле! И люди вокруг не снуют туда-сюда, как у нас на Домодедовской, а степенно прогуливаются. Красота!

Хм… Глаза меня вряд ли обманывают, а значит, я здесь не одна такая беленькая: вон, женщины у ближайшего прилавка тоже светлокожие. Да, закутанные с ног до головы, но на таком солнцепеке это неудивительно. Я б тоже закуталась, если б было во что.

И не так уж с одеждой не угадала. Допустим, лен тут не носят, предпочитают шерсть. Но фасон похожий. На мне сейчас туника и широкие брюки. Здесь в моде юбки, однако, если я не стану делать широкий шаг, разницу вряд ли кто‐то заметит. А вот куртка будет бросаться в глаза. Еще бы – она вдобавок серебристая и блестит. Может, все из-за нее? Вдруг стража и мальчишка решили, что это какая‐нибудь чешуя?

Я стягиваю куртку, вешаю на локоть и старательно заправляю в ворот туники камень – мой билет домой.

Все, можно идти.

Для верности я опускаю взгляд и стараюсь спрятаться за волосами. Наверное, получается – никто не тыкает в меня пальцем, не падает на колени и от ужаса не дрожит. Голову, конечно, печет, но с этим я разберусь, как только пойму, что к чему. Первым делом надо узнать про деньги.

И тут меня чуть не сбивают с ног. Я машинально подхватываю закутанную в черное старуху и на мгновение забываю даже про жару, потому что приторный запах не то духов, не то… яда?.. не знаю, но от него меня чуть не выворачивает наизнанку.

– Простите, – слова даются мне с трудом, – с вами все в порядке?

Старуха слепо щурится, и я осторожно усаживаю ее на ближайшую каменную скамью. Оглядываюсь: неужели рядом никого из родственников? Такие слабые пожилые женщины не должны ходить на рынок одни.

И верно: к нам уже торопится юноша. Я привычно прячу взгляд и улыбаюсь старухе. Она тянется ко мне сухой, сморщенной рукой. Кожа на ней вся в пигментных пятнах, и я вдруг думаю, что смерть тоже где‐то неподалеку. Наверное, меня ведет от жары: в голову лезут странные мысли. Я отчего‐то уверена, что слабость старухи вызвана ядом. А отравитель непременно царь. О как! Вижу словно наяву: он, величественный, на коне; она, жалкая, у его ног. Вспышка золота… Бред какой!

Это наверняка жара на меня так действует.

– Матушка! – Тот юноша уже рядом, осторожно обнимает старуху, бормочет благодарность. Вот ему плевать, как я выгляжу.

Старуха цепляется за рукав моей куртки и все силится что‐то сказать. Я осторожно разжимаю тонкие, скрюченные пальцы и искренне желаю:

– Пусть у вас все будет хорошо.

Мне чудится, что старуху осеняет золотой свет. И смерть отворачивается, уходит. Мне же, наоборот, становится нечем дышать – правда, всего на мгновение. В ушах стучит кровь, пока я, пошатываясь, встаю и отхожу в тень, где с трудом прихожу в себя. Перегрелась, как пить дать. Попить, кстати, было бы неплохо. И поесть.

М-м-м, какая красивая булочка на прилавке слева! А пахнет так, что я сразу вспоминаю про обед, который был еще дома, а значит, до лестницы. Я же столько энергии на спуск потратила – неудивительно, что проголодалась.

А ткани тут какие – загляденье! От булочки я еще смогла отвернуться, но от отреза алого фетра с затейливым геометрическим узором – нет.

– Милая госпожа, пощупай, – улыбается мне продавец, крепкий мужчина в накидке с бахромой.

Я сразу чувствую в нем родственную душу: ткань нужно щупать, а не смотреть. Иногда даже нюхать. Воздать ей должное. А конкретно эту прелесть – поскорее приложить к руке. Мне идет, мой цвет.