Я жила в этом доме последние двенадцать лет как полноправная хозяйка.

При всех недостатках мужа, при всей его ненависти ко мне, я никогда не была стеснена в средствах. И он никогда не указывал мне, как обустраивать быт.

Особняк для него – формальность. Место, где можно пожить месяц или два, а потом снова уехать на годы – воевать и убивать.

Раньше дом выглядел по-другому, но со временем я поменяла здесь практически всё. От камней на фасаде до расписных потолков в банкетном зале.

Перестроила внутренний двор, добавила галерею с арками, вырастила сад по собственному вкусу.

Каждая комната в доме отражает моё видение комфорта. Здесь нет шикарного роскошества, столь любимого придворными леди. Но есть та выверенная гармония, которая заставляет замереть, почувствовать уют и домашнее тепло. Так меня учила мама.

Каждая ваза, каждый ковёр, каждый шов на портьерах в доме – это я.

И я была счастлива! Да, мой брак был далёк от идеала. По сути его и браком не назовёшь. Но можно же быть счастливой и без этого.

Элли и Тей выросли в этом доме. Стоит лишь закрыть глаза, и я слышу их смех, звучащий в этих коридорах, на лестницах, под арками сада. Лёгкий и звонкий.

Стоит закрыть глаза, и я вижу их: маленьких, одетых по последней дворцовой моде, но босоногих и с вымазанными вареньем лицами. Они гоняются друг за другом по галерее, прячась за колоннами, шепчут свои детские секреты, верят, что этот дом – их мир, их крепость.

Два дня я не видела мужа и воспитанников. Они во дворце, а я здесь.

Два дня в томительном ожидании и вот…

Письмо.

Меня уведомляют о том, что начата процедура развода. Поскольку, вина полностью на мне, я не получу ничего.

К письму от императорского нотариуса прикреплена маленькая записка от мужа.

«Можешь собирать вещи. Утром тебя будет ждать экипаж».

Первое, что я чувствую – укол боли.

Кладу записку с письмом на столик и упираюсь в него руками. От меня избавляются вот так просто, будто я прислуга или ненужная вещь.

Внутри меня растёт гнев. Он набирает обороты, распирая грудную клетку. Я всегда подавляю эмоции, как подобает истинной леди и жене маршала, но сейчас я даю волю своей варийской горячей крови, которую я столько лет держала в узде.

– Подонок! – я хватаю красивую вазу с изящной росписью, ту самую, что заказала у лучшего мастера столицы, и с размаху швыряю её об стену.

Фарфор взрывается сотней осколков, а я чувствую странное внутреннее удовлетворение. Будто с каждым расколовшимся кусочком уходит часть той покорной, послушной Миравель, что двенадцать лет жила в золотой клетке.

Сама не замечаю, что слёзы текут по щекам, оставляя дорожки на белилах, которыми я тщательно покрываю кожу, чтобы не смущать других своей смуглой варийской внешностью.

Звонкий женский смех, доносящийся с первого этажа, заставляет меня прийти в себя. Я подхожу к зеркалу, ловким и быстрым движением поправляю испорченный макияж.

Смотрю на себя в зеркало и чувствую отвращение ко всему: к платью, к вычурной модной причёске, роскошным драгоценностям. Оно всё неживое. Это не я.

Ещё сутки я буду леди Дракхарион. А затем… я вернусь домой.

Я выхожу из комнаты и спускаюсь на первый этаж, чтобы встретить гостей. Вдруг вижу, что это Эллин с леди Селией Дейрон. Той самой дочкой герцога, которая насмехалась надо мной совсем недавно. Я раньше не замечала, что они настолько дружны.

– Я думала, ты уже уехала, Мира, – выпаливает Элли, и тут же закусывает губу.

Надо же, она знала, что я скоро покину столицу, и надеялась меня не застать.

– Как видишь, я ещё здесь, – сухо отвечаю я, подходя ближе. – Леди Селия.