– Лёш…

– Я не передумаю, – не дав ему закончить, сказал как отрезал и подошёл к двери. – Пошли уже. Скоро начнётся бег с препятствиями, кто вперёд, ты или терапевт дежурный. Сам же знаешь, кто последний в приёмник прибежит, того и бомж.

– Кто сегодня из терапевтов-то дежурит, я что-то не посмотрел, – Сашка забавно оттопырил губу. Забыл уже правила приёмника, старый хрен, больше дежурств надо брать, чтобы помнить.

– Девчонка молоденькая, беленькая такая, горластая. Катюха, а как дальше, хоть убей, не помню, – я даже лоб потёр, пытаясь вспомнить, но фамилию дежурного терапевта словно вычеркнули из памяти.

– Да ладно, не вспоминай, я понял о ком ты, Гвоздикина, мать её. Как будто тебя с твоей последней сменой мне мало, – он покачал головой и вышел из раздевалки, направляясь в отделение, вход в которое был расположен тут же, за прозрачной дверью.

Я вышел вслед за ним, тщательно заперев дверь и сунув ключ в карман пижамы. У нас у каждого, кто здесь переодевался, имелся личный ключ. По технике безопасности ещё один должен на вахте храниться, но про это правило, как обычно, все дружно забыли, «случайно» потеряв лишний экземпляр. А так-то от большинства помещений ключи на вахте всё же можно было найти.

В ординаторской царил полумрак. Вроде бы на улице ещё светло, до и летом вообще темнеет поздно, но плотные шторы на окнах не давали проникнуть свету в прокуренное помещение. Курить в ординаторской было запрещено, но кого это когда останавливало? Особенно если ночь тяжёлая, или операция сложная, или вообще не одна.

Полумрак развеивал свет, идущий от монитора компьютера, стоящего на одном из столов. Всего столов было пять, мой в углу. Компьютеры стояли на каждом, а вот принтер был один на всех. Ну хоть за компом не надо в очереди стоять, чтобы свою часть истории набрать, и то хлеб.

– Васька, опять во что-то рубишься? – из-за монитора показалась взлохмаченная голова ещё одного дежуранта, молодого совсем хирурга, первый год работающего после ординатуры. Это терапевтам хорошо, можно смены на всех раскинуть, а хирург один за столом не справится, обязательно ассистент ему нужен. Вот и пашут в два раза чаще. Думать надо было, куда совались.

– Не во что-то, а в лучшую игру всех времён и народов, – он поднял вверх указательный палец, а затем сам на него посмотрел, скосив оба глаза.

– Избавь меня от подробностей, – я завалился на диван и прикрыл глаза. Вот бы сейчас заснуть и проснуться уже утром, под конец смены. А потом домой с чистой совестью.

– Алексей Владимирович, – я приоткрыл один глаз и уставился на стоящую надо мной Марину.

– А ты чего опять здесь? Вчера же дежурила? – своих сестёр я пытался сам контролировать, потому что у старшей до них вечно руки не доходили.

– Так Еремина заявление написала, – возмущённо ответила Марина.

– Что, опять? – я резко сел и протёр лицо руками. То ли давление подскочило, то ли слишком резко поднялся, но перед глазами замелькали мушки, вызывая жуткое раздражение. – Да сколько уже можно?

– А я говорила вам, что нужно ещё кого-нибудь учить! – Марина ткнула пальцем мне в грудь. – А эта шмара знаете, что Борисовне заявила? – я покачал головой, сегодня днём меня здесь не было, иначе я не пропустил бы этот хор мартовских кошек, который, наверное, каждый больной слышал, даже Демидов, который у меня в коме уже полмесяца лежит и ни туда ни сюда. – Она ей заявила, что ей такие должностные составили, что работать надо, нет, вы представляете?

– С трудом, – я даже не знал, заржать сейчас или всё-таки подождать, когда Марина выйдет. – А ты чего залетела сюда? – я попытался увести разговор в сторону от Ереминой. Но права Маринка, шмара она добрая.