На столе уже лежал молодой парень, а ему в кровь поступал миорелаксант. Маринка деловито заполняла наркозный лист, параллельно перебирая ампулы, ожидая моих распоряжений. Я встал у головы парня и скороговоркой перечислил препараты, которые тут же начали поступать ему в кровь. Открыв клинок ларингоскопа, я уже положил поплывшему парню ладонь на голову, как вдруг он распахнул глаза и довольно отчётливо произнёс:

– Это не игра, не игра… В игре не умираешь… по-настоящему. Это какой-то вирус, точно вирус и зомби. Они все как зомби, только какие-то другие, – Маринка замерла рядом со мной со шприцем в руке, а в её глазах, блеснувших из-под маски, промелькнуло беспокойство.

– Переиграл во что-то, парень, – я покачал головой, а он тем временем закатил глаза и отключился. – Ну, с богом. – Запрокинув его голову, я ввёл ларингоскоп и приступил к интубации, которая, похоже, на сегодняшний день не последняя.

Эта была поистине адская ночь. Пациентов везли валом, пришлось вызвать дежурную бригаду и собрать ещё одну из тех, кого нашли. Мы с Маринкой чуть с ума не сошли, мечась между столами. Все пациенты были с разного рода повреждениями. Создавалось впечатление, что город сошёл с ума, и все кинулись резать и стрелять друг друга. Спасти удавалось не всех. Некоторых привозили в таком состоянии, что возникал закономерный вопрос: как вот это ещё может быть живо? Хирурги падали с ног, в последние часы я заметил, что они даже не перемываются, вопреки всем канонам и правилам. Одежду одноразовую меняют только, не отходя от столов. И, как сказал во время моей очередной перебежки к соседнему столу Сашка – этот дурдом не только у нас. Все больницы города экстренно расконсервировали операционные и пашут, не покладая скальпелей.

Закончилось всё это безумие только в восемь утра. Обойдя всех, кто выжил и теперь лежал в реанимации, я поплёлся в ординаторскую. Сейчас записи сделаю и домой. Спать буду сутки, не меньше. Всю ночь перед глазами мелькала рябь, но я на неё уже не обращал внимания.

Пока компьютер загружался, на секунду прикрыл глаза, и словно в чёрную дыру провалился.

Проснулся, словно от толчка. Подняв голову с рук, я, оказывается, уронил её во сне на стол, – я огляделся по сторонам, одновременно потирая затёкшую шею. Монитор компьютера оставался чёрным и не подавал признаков жизни. Как не наблюдалось этих самых признаков жизни в ординаторской, хотя, по идее, после такой ночки здесь, должно быть, достаточно людно.

Но, что меня поразило больше всего – это полумрак, стоящий за окном и, соответственно, в ординаторской. Хотя часы показывали, что уже давно утро.

Поднявшись, я подошёл к двери и выглянул в коридор, чтобы тут же нырнуть обратно. Коридор был пуст. Не было привычной утренней суеты. Не слонялись больные, не бегали медсёстры, не махали швабрами санитарки. А ещё было очень тихо. Просто нереально тихо. Почувствовав подступающую панику, из-за непонимания происходящего, я сел на диван, оглядывая пустую ординаторскую бессмысленным взглядом.

Появившуюся перед глазами рябь, я встретил, как родную. Вот только на этот раз, рябь была настолько интенсивной, что сквозь неё я не видел ничего вокруг. Вдобавок ко всему к ряби добавились яркие всполохи, которые постепенно сложились в слова.

Приветствую, игрок! Какой тип общения ты предпочитаешь: визуальный или акустический?

Что? От неожиданности я упал на спину, пытаясь отогнать от глаз навязчивую надпись, размахивая при этом руками. Что здесь происходит, вашу мать?!

Рябь и надпись продолжали маячить перед глазами и не собирались никуда исчезать. Более того, даже когда я закрыл глаза, надпись никуда не делась, словно транслировалась сразу на сетчатку, а то и передавалась непосредственно в зрительные бугры мозга, и я видел уже обработанную информацию. Минут пять я пытался от неё «отделаться»: закрывал глаза, вызывал любой другой образ, тупо отмахивался руками, но, в конце концов, сдался. Ладно, попробуем убрать её, сделав осознанный выбор из двух предложенных альтернатив: