Вадим Геннадьевич Месяц Шесть русских поэтов читать онлайн страница 7

«…стихи… понравились мне чрезвычайно – как мало что в жизни мне нравилось. Они – стихи эти – вызывают во мне зависть не столько даже к тому, как они написаны (хотя и к этому тоже), сколько к внутренней жизни, за ними происходящей и их к жизни внешней вызывающей…»

Иосиф Бродский

«Вадим Месяц привнес в русскую поэзию ноту живого варварства или одухотворенной брутальности, тем более ценную, что исходит она не столько из глубин бессознательного, сколько из родников изощренного разума и тонкого интеллектуального усилия».

Елена Шварц

«Что забирает в этих текстах – непредсказуемость повода. Для меня это жанр “путешествий”. В описанных перемещениях есть угрюмая настороженность беглеца, передается концентрация ориентировки в местах, дизайн которых осуществляется на глазах… Есть целый заповедник ситуаций, принадлежащих только Месяцу, и никогда до этого не попадавших в чье-либо поле зрения…»

Алексей Парщиков

В гостях на Родине

Иосифу Бродскому

Разолью чернила, забуду искать бумагу,
потому что время идет только снаружи.
И позвоночник длинного речного архипелага
покрывается инеем в зыбкой рассветной стуже.
И большие костры, постепенно лишаясь цвета,
отражаясь друг в друге, стоят на рыбацком плесе,
меж травы и реки, что сбивается вдруг со следа,
не встречая знакомых огней на крутом откосе,
на котором, скорее всего, никогда не поздно
строить каменный дом или храм в дорогой известке,
чтоб опять задаваться вопросом, вполне серьезно, —
почему в каждом доме скрипят под ногами доски;
почему каждый храм сторонится прямого взгляда
и высокою тенью ложится в пустые воды.
Человек состоит из воды, и одна отрада,
что кому-то достанется пресный глоток свободы;
что кому-то не надо бродить из варягов в греки,
присматриваться то к Западу, то к Востоку.
Ведь ты умер своею смертью, и в этом веке
и, значит, находишься где-то неподалеку.
Вот и хлопают двери в великой моей Сибири.
Все ушли. И скоро уйдут их души.
Думай только о них – чтоб скорей забыли:
Человек состоит из воды. И полоски суши.

Цыганенок

Все костыли, встающие под сердцем,
уйдут дворами в белом молоке.
Тебя притянут согревать и греться
к высокой, твердой маминой ноге.
Пока не повернется с боку на бок
кот у порога вялым сапогом,
побегай на ходулях косолапых,
выпрашивая дудку со свистком.
И что до них, до первых и последних,
горланящих, заламывая кнут,
когда тебя в узорчатый передник
по крохам на дороге соберут?
Мне б чубуком еловым расколоться,
схватить буханку умными плетьми,
но в наших жилах растворилось солнце,
а кудри сладко пахнут лошадьми.

Восьмистишия

1
Поднимаясь с тяжкой ношей на престол,
разомлевший от дремучего вина,
с длинной лестницы сорвется мукомол,
мягче войлока, бледнее полотна.
Промелькнет, навек теряясь в глубину.
и, не ведая, что стало в этот миг,
удивленный, я свободнее вздохну,
будто горе развязало мне язык.
2
Мама шаль тянула по траве,
до неба глядела и уснула,
королевне северной во Литве
называла имя страшное – Улла.
Королевна шла по глухим углам,
высоко у стен тяжелых вставала.
И меня к своим водяным губам,
словно круглый камешек, прижимала.
3
Я корову хоронил.
Говорил сестре слова.
На оплот крапивных крыл
упадала голова.
Моя старая сестра,
скоро встретимся в раю —
брось на камушки костра
ленту белую свою.
4
Холодно медведю в лесу,
и в душе его стынет лед.
Я его к реке отнесу —
на льдине пускай плывет.
Пусть его рыжий живот
горит как пожарище.
Без меня пусть вопит-ревет,
без товарища.
5
Навсегда распрямляется темный лес.
На плече замирает ружейный ствол.
Я уже одинаков с тобой и без.
Я уже понимаю, куда забрел.
Я уже различаю сквозь треск помех,