Приветствую тебя отзывчивый учитель.
Ты научил молчать и думать про огонь.
Я с твоего плеча примерил черный китель,
и приложил к груди неверную ладонь.
Элегия
Где ты, картонный Марко Поло
что плыл за море на спине?
Где два горбатых богомола
стирали простыни в огне?
Где бродит молоко верблюжье
скисая в сладостный шубат?
И огнестрельное оружье
со стен стреляет невпопад?
С мечтой о молоке и хлебе
из глины человек возник.
Пусть молния сверкает в небе,
пусть в дельте падает тростник.
И голубой мятежной кровью
молитвы пишет рифмоплет,
а на устах – печать безмолвья,
и на глазах прохладный лед.
Сравни монаха лысый череп
с нетленной мудростью яйца.
Но разве циркулем отмерен
овал любимого лица?
И разве брошенные в пропасть
свои объятья разомкнут,
и в небеса бесценный пропуск
ладошкой нервною сомнут?
Я знаю в яростной атаке
глубинной грусти седину,
и в лае загнанной собаки
во рту тяжелую слюну,
и неуклюжего престола
слоновью вычурную кость.
И свет слепого произвола.
И счастья праведную злость.
Пасечник
Я пчелам объявил, что пасечник погиб.
Он больше не живет в привычном теле.
И в липовых лесах раздался горький всхлип.
И золотые улья отсырели.
И пчелы отреклись от пищи и воды.
И в саркофагах восковых уснули.
И больше не жужжат, не путают следы.
И не свистят над ухом, словно пули.
Алхимик существа, искавший вещество
способное приблизить воскрешенье.
Ты молнией убит. Что с этого всего
нам будет для принятия решенья?
Ты помнил назубок секреты диких пчел,
знал нежные слова для матушки-природы.
О чем ты позабыл? Чего ты не учел?
Куда теперь пойдут влюбленные народы?
Зачем нам красота и сладкой песни мед,
когда никто им больше не внимает?
Меня ты не поймешь. И мама не поймет.
Она же ничего не понимает.
Меня ты привяжи к позорному столбу
в таинственном лесу в конце аллеи.
Мне хочется сверкать звездою в белом лбу.
И петь как можно чище и светлее.
Убеги из Москвы
Убеги из Москвы,
прокляни тополя на Плющихе,
погребенные реки,
незримость Никитских ворот,
где влачат свою жизнь
проститутки, маньяки и психи.
И дымит самокрутками
пришлый рабочий народ.
Убеги из Москвы,
разорви полосу притяженья,
преклони свою голову,
но не теряй головы.
Ты любил этот город
до полного самосожженья.
И теперь он сгорел,
чтобы ты убежал из Москвы.
Убеги из Москвы
в полосатой как зебра пижаме,
в черно-белых кроссовках
с ошметками жухлой листвы.
Позабудь, что когда-то грубил
нестареющей маме.
Дай ей денег на жизнь.
И потом убеги из Москвы.
Нас никто не простит,
если мы ненароком вернемся.
Здесь монгольское иго
вернулось на тысячу лет.
Ты не веришь слезам,
но мы сами слезами утремся,
заявившись с похмелья
на скудный прощальный фуршет.
Убеги из Москвы
в достопамятный город Калугу,
заточи себя в башне,
где призраки стонут во тьме.
Или лучше махни на авто
к Черноморскому югу,
прижимая к груди
на семи языках резюме.
Нас отчаянно ждут
в этом мире без счастья и веры.
Мы расскажем им правду.
Мы все до конца объясним.
Но в Москве ляжет снег,
что умнее любой ноосферы,
и в своей первозданности
молод и непогрешим.
Пусть следы беглецов
запорошены свежей метелью,
почему-то сегодня нескучно
в Нескучном саду.
И в ботинках со скрипом,
кичась длиннополой шинелью,
я с любимой собакой
вдвоем на прогулку пойду.
Костюм
Когда я сыну покупал костюм
на школьный бал в районном интернате,
я слушал восходящий белый шум,
и времени возню на циферблате.
Я был готов к бессмысленной утрате,
я проклинал свой беспокойный ум.
В окне метался тополиный пух,
и ласточки мелькали по пунктиру.
И я искал в себе свободный дух,
что год за годом вел меня по миру.
Чтоб я в лицо смеялся конвоиру,
не говоря ему ни слова вслух.