— Я не должна была встречать тебя в этом платье, к тому же лохматая, - Морковка идет рядом, но на меня не смотрит. – Я хотела, чтобы ты… - она произносит что-то еще, но я не слышу. – Чтобы увидел меня красивой, - все же находит в себе силы скользнуть по мне взглядом и тут же снова переводит его под ноги.

— Глупости, - понижаю голос и чуть склоняюсь к ней, чтобы избежать особенно длинных ушей сопровождающей нас свиты. – Эли, ты самая прекрасная девушка на всем Севере. И не только на Севере. А я, поверь, навидался разных красавиц.

Я говорю абсолютно откровенно, нисколько не кривя душой. Когда-то перепачканная и затравленная, вздрагивающая от каждого громкого звука, захлебывающаяся слезами после очередного кошмара, теперь эта девчонка превратилась в пламенеющую красотку – высокую, статную, скромную. Хорошо, что она пока не ведает, что одной лишь своей улыбкой запросто может подчинить любого из мужчин, кого захочет сама. Ладно, пусть не любого, но многих. Очень многих. За такую улыбку не грех и войну начать.

— Правда? – снова искоса поглядывает на меня.

— Правда, - улыбаюсь ей. – Платья и украшения – это хорошо. И макияж, и духи. Но все это - лишь оправа для настоящей драгоценности. А драгоценность – всегда женщина. Я горжусь тобой, Морковка.

Снова вспыхнувший на ее щеках румянец тут же заставляет меня улыбаться. А кто говорил, что из дикого волчонка нельзя вырастить гордого прекрасного лебедя? Причем прекрасного по-настоящему, естественной природной красотой, а не той, к которой последние годы стремятся молодые халларнки, изводя себя голодом и пытаясь стать тоньше иного флагштока. А уж как они дышат в этих своих корсетах – вовсе загадка века.

Впрочем, кто я такой, чтобы осуждать или не понимать женскую моду? Я слишком долго воевал, видел слишком много смертей, слишком закостенел и пропах пеплом от сгоревших тел, чтобы умудриться остаться человеком. Глупо надеяться, что строительство Империи никак не отразится на самом строителе. Еще как отразилось. Возможно, именно из-за собственной глухоты ко всему происходящему вокруг, к обычной жизни, мне так важно видеть счастливую улыбку Морковки. Так я чувствую себя хоть немного живым.

— Как твои успехи в танцах? – спрашиваю чуть позже, уже у самого входа в большой приемный зал.

— Очень боюсь, - делает большие глаза Эли.

— Боишься чего?

— Что оттопчу тебе ноги, - поджимает губы и смотрит на меня снизу вверх.

Она хоть и высокая, но мне доходит лишь до плеча.

— Неужели все так скверно? Где твои учителя? Прикажу вымазать их в дегте и обвалять в перьях, да так и выпру из замка.

— Что ты, они хорошие, терпеливые, - мотает головой Морковка. – Это у меня ноги… ну, постоянно не туда наступают.

— Не значит ли это, что нам предстоит основательная репетиция? – делаю вид, что очень озабочен предстающей перспективой.

— Не могу на это даже надеяться, мой господин, - закусывает губу Эли.

Она любит так делать, знает, что выглядит при этом очень трогательной и несчастной. И пользуется. Вот этим она пользуется. Хотя, надо отдать ей должное, лишь по всяким незначительным мелочам – и никогда по действительно важной причине. Да она меня никогда ни о чем серьезном и не просила.

— Вот и договорились. Значит, на сегодняшний вечер убирай из своего графика всех ухажеров. Даже самых сладкоголосых. Сегодня ты покажешь мне, куда в действительности наступают твои ноги. И если все взаправду так скверно – так и знай, шестнадцать тебе исполнится через год. И ни днем раньше.

— А разве так бывает? – будто по-настоящему удивляется Морковка.