— Вот он поворот!

За стеклом вместо бирюзы разлился аквамарин, но я удержала в себе завтрак — мои прыжки со скалы сумели плотно утрамбовать папайю внизу моего живота. Но все же тяжесть страха не прошла, а я бы предпочла, чтобы мой живот сжимался совсем по другому поводу рядом с симпатичным мальчиком, но у этого мальчика, как в песне, первым делом самолеты…

Вода перед пропеллером и моим носом быстро сменилась асфальтом — раз и все… Я вжалась в сиденье, понимая по бесконечной черной ленте под колесами самолета, что быстро мы не затормозим. Боковым зрением я заметила приличное здание аэропорта и огромные боинги, ожидающие пассажиров. А нам настойчиво предлагали уйти налево, но я не видела никакой развилки, хотя на полосе уже появилась красная разметка. И вот прямо перед носом промчался самолет и взлетел.

— Говорил тебе, что полосы пересекаются…

— Твою ж мать… — не смогла удержаться я.

— Ну, тут работает правило безопасного вождения — держите дистанцию. Испугалась?

Я его просто послала… Громко и грубо! Использовав все познания, полученные, благодаря просмотру недублированного наследия американского кинематографа. Мы встали: то ли Харта поразил мой словарный запас, то ли он решил больше не лезть под взлетающий боинг. Парковались мы дольше, чем летели, но Харт больше не шутил, он смотрел по сторонам, как обычный водитель, а я могла бы заскучать и считать не ворон, а самолеты. Но мне не было скучно, мне было стыдно — за свою глупую несдержанность. Харт ведь не просто так теперь молчит…

Мы ехали мимо огромных самолетов: я бы сейчас дорого б дала, чтобы оказаться на борту любого из них, чтобы тот унес меня с островов к чертовой матери. Плевать куда, только б подальше от этого странного — если не сказать хуже — молодого человека. Но нас принесло к дядьке с флажками. Вот он скрестил флажки, и мы остановились, как и мое сердце. Я осталась к пилоту в профиль и просто буркнула:

— Извини.

Не знаю, смотрел на меня Харт или нет, когда ответил:

— Ты тоже. Я пытался сесть как можно мягче…

Ты сел на посадочную полосу, а я села в лужу.

— Ну, когда прилетишь сюда во второй раз, будет легче…

— Ты думаешь?

Теперь я посмотрела на него: наушники снял, а очки водрузил на лоб. Я тоже стянула свои с ушей, но глаза оставила спрятанными за темными стеклами.

— Ну, страшно только в первый раз… — передернула я плечами.

— Думаешь, я полечу сюда еще раз? Мне дешевле купить билет вот на них…

Мы стояли в линии с «летающим кораблем», один из которых сел, когда мы улетали с Молокая.

 — Ты делаешь это для деда… И сделаешь еще раз в будущем году, бог даст…

Я упомянула бога, потому что так принято в американских фильмах.

— Я сделал это не для деда, а для тебя. Эта елка для тебя. Чтобы было куда повесить привезенные тобой игрушки.

Моя спина была все еще напряжена от перепада давления, и вот новая порция — от его слов.

— Ты же сам сказал, что я не имею к этой елке никакого отношения.

Я смотрела ему в глаза, пусть и через черную защиту.

— Я соврал, — проговорил Харт медленно. — Понял, что иначе ты со мной не полетишь. А мне очень нужно было, чтобы ты со мной полетела.

— Ради елки? — проговорила я, не спуская глаз с его лица.

А лучше бы следила за его руками! Он потянулся не к моему джойстику, а к моему телу…

— Ради вот этого…

Харт удержал руку на моей коленки секунду — не более, столько же его губы касались моих, и вот его пальцы уже щелкнули замком ремня безопасности.

— Мне нужно было застать тебя врасплох.

Харт уже смотрел через лобовое стекло на некрутящийся больше пропеллер.