— Пожалуйста, озвучь свое желание. Неужели это так сложно сделать?

Ну да, Найл говорил, что угождать другим — вторая натура внука.

— Я хочу папайю, — соглашалась я больше для него, потому что шоколад немного притупил голод.

— Тогда пошли!

— Я не одета.

— Ты в пижаме. Так что не отвертишься!

Он улыбнулся как-то совсем по-детски, и мне пришлось вылезти из кровати. Будем считать, что я в шортах и майке. Уличных!

Харт ждал меня у лестницы. Руки не предложил, но позволил пройти первой. Нижний этаж был освещен наполовину — в потолке горели только маленькие лампочки, сохраняя дух ночной романтики. Харт и в кухне не стал зажигать свет — осветил ее, открыв холодильник. Рядом со мной тотчас появилась желтая папайя с зеленоватым бочком и баночка с каким-то сыром… После холодильника Харт пошел хозяйничать по шкафчикам: достал две пиалы и баночку со светлым мёдом, на этикетке которой была нарисована рябина. Нет, не рябина, конечно! Красные мелкие ягодки, но мне ж везде мерещится рябина…

— Что это?

— Вилилики или гавайская рождественская ягода. Пожалуй, самый популярный мёд на Большом Острове. И он скоро станет единственным, так как за сто лет этот бразильский сорняк заполонил все острова, так как пришёлся по вкусу птицам.

Харт выложил передо мной две пластиковые салфетки под пиалу и протянул две вилки.

— Вилилики реально загубил много местных растений. Кстати, ночник в твоей комнате сделан в виде не гавайской, а английской рождественской ягоды, которую рисуют на каждой второй рождественской открытке. И с ней путают калифорнийское дикое растение, которое не только по виду, но и по вкусу напомнило переселенцам их родную ягодку. В джемах, с куста ягоды есть нельзя. И в начале двадцатого века калифорнийским чиновникам даже пришлось ограничить сбор ягоды на законодательном уровне. А на Гавайях власти наоборот требуют вырубать вилилики на своих участках. У одной шоколадной фирмы, не моей, был даже слоган — давайте вместе съедим врага! Они не только в шоколад добавляют эти ягоды, но и продают сушеными. Вот, для сравнения…

Харт положил телефон на столешницу и показал на экране два кустика: на одном мелкие красные и зеленые ягодки, очень похожие на перчинки, а второй куст напомнил мне нашу рябину.

— Кстати, — Харт стоял почти что у меня за спиной и, пролистывая странички, каждый раз касался рукой моего локтя, и мне стоило большого труда не вздрагивать от его близости. — Это единственное дикое растение, которое продолжают называть по его индейскому имени — Тойон.

— Оно похоже на русскую рябину! — Я сначала произнесла название по-английски, как «ровен», а потом добавила русское слово. — Кстати, это моя фамилия…

Харт тут же встал сбоку, облокотившись на столешницу, и сделался со мной одного роста.

— Вот как… То есть тебя можно называть Тойон? Или тебе больше нравится Вилилики?

— Друзья называют меня просто Рябина, — произнесла я русское слово по слогам, и Харт легко, пусть и не без акцента, повторил за мной.

— Рябина? Мне можно так тебя называть? Или лучше Джулия или Йюлия?

— А как бы ты хотел?

— Быть в числе твоих друзей, если ты не против? И еще вопрос: тебя в России кто-то ждет, кроме родителей?

Это он мне что, зубы заговаривал, чтобы застать врасплох? Так застал же…

— Кот, — нашлась я с ответом. — Вернее, котенок. Мы с мамой подобрали его на улице за месяц до моего отъезда. На счастье. Маме хоть не так скучно будет без меня в Новый год. Знаешь же, Рождество у нас не особо празднуется…

Харт кивнул, но взгляд его остался пронизывающим. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не сглотнуть. Вышло бы до неприличного громко.