Я сидела прямо, все ещё не спрашивая про планы на сегодня — целый день вне дома, но где? До ночи с Хартом без помощи Найла… Ну-ну…

— Ты сам сказал показать Джулии все, что только можно.

— В один день? — усмехнулся Найл снова.

— А это как получится… Ты ее не развлекаешь, а мне в чужом доме делать это не особо с руки…

— В твоём доме, Харт, — Найл схватил внука за локоть, когда тот решил спешно покинуть кухню. — И я хочу, чтобы ты начал думать, что станешь с ним делать, когда я умру.

— Об этом я не хочу думать, — процедил Харт сквозь зубы, не повернув к деду головы.

— Придётся. И очень скоро…

— Хватит!

Харт вырвал руку и схватился за меня.

— Пойдём собираться… Черт!

И бросил мою руку.

— Можешь на десять минут освободить кухню? — обернулся он к деду, и тот молча направился на ланай со своим стаканом воды. — А ты пока переоденься и возьми сменку. Сейчас обуйся в кроссовки, а шлепки возьми с собой.

— А ты?

— Я соберу себя сам! — отрезал он и схватился за ананас.

— Тебе помочь?

Я не двинулась с места и тут же поймала ананас, прижала к груди и сказала.

— Если ты в таком настроении, то я останусь дома с твоим дедом.

Я сказала это твёрдо, но тихо. Тихо не потому, что не хотела, чтобы мои слова достигли ушей Найла, а потому что не желала раздражать Харта ещё больше. Он не умеет скрывать эмоции — мне пора это признать, и, возможно, он совсем не играет со мной, просто я никогда не имела дела с открытыми людьми. Да и вообще парни у нас обычно нисходят к девушкам и считают себя подарком небес. А этот? Желает просто устроиться с комфортом. Разве это плохо?

— Извини.

Харт протянул руку, но я не вернула ему ананас. Тогда он выложил на столешницу разделочную доску и нож.

— Есть специальное приспособление для вырезания мякоти, чтобы за один раз избавиться от шкурки и сердцевины. Ручное, но очень похожее на то, которым разделывали ананасы для консервирования ещё в начале двадцатого века. Женщинам на конвейере оставалось только отрезать ножом вручную оставшиеся глазки на дольках, но в минуту, если не вру, на конвейер выходило до пятидесяти ананасов. И к концу дня сок проникала даже сквозь резиновые перчатки и раздражал кожу… Но на материке хотели жрать ананасы в собственном соку! Ещё и за пару центов банка… Сок, кстати, выжимали из корок, на них остаётся прилично мякоти, но мы ее выкинем, договорились?

Я кивнула, хотя ничего не поняла из условий договора.

 — Сначала выкручиваешь верхушку. Чем спелее ананас, тем она легче выходит.

Я сделала это, а затем срезала под руководством Харта низ и верх. Потом разрезала ананас на четвертинки и ещё на восьмушки. Поставив полученную дольку стоймя, одним ударом отрезала треугольничек сердцевины. Потом Харт забрал у меня дольку и показал, как осторожно вырезать мякоть, медленно, но не вынимая ножа из ананаса.

— Зачем резать так мелко? — спросила я, когда очищенный ананас развалился под натиском ножа на маленькие треугольнички.

— Чтобы нож у блендера не сломался.

Харт заткнул меня долькой ананаса, а остальные спрятал в пакетик и бросил в морозилку.

— Это на вечерний коктейль. Сладко?

Я кивнула — во рту действительно был один сахар.

— Сейчас дам запить.

Он вытащил из холодильника вчерашний орех, которым так меня и не угостил. Положил охладиться и забыл, а я не стала напоминать. Тут он вытащил из ящика странный ножик, немного похожий на овощечистку и прокрутил в кокосе дырку.

— Этот тебе! — он протянул мне трубочку и полез в холодильник за вторым.

Из него воду он вылил в стеклянную емкость и пошёл во двор со словами, что ему нужно разбить кокос. Я осталась с трубочкой вспоминать лондонский рынок, где мне довелось впервые отведать «королевский кокосовый орех». Харт вернулся уже с мякотью и протянул мне кусочек для пробы — вот это оказалось в новинку. Из молодого ореха на курорте я пила только воду. Мякоть напоминала «Баунти» лишь вкусом: белая полоска не кусалась, а скорее жевалась, потому что была очень сочной.