Грант обернулся и зачем-то взял в руки перо. Писать никому не собирался, но задумчиво посмотрел на заостренный конец, на котором остался след от чернил. Возможно, вспомнил, что перед отплытием из Вольного залива забыл завершить какой-то документ… или письмо.

Прошло минуты две, когда Грант наконец протянул:

– Эдгар, значит… Не видел его, наверно, полгода. Впрочем, тебя не видел столько же. Как он?

– Тоже вижусь с ним редко. В Белой бухте ты появляешься чаще, чем он. – Александр натянуто улыбнулся. – Но до отъезда в Вольный залив я встретился с ним и рассказал об этом запутанном деле.

– И он, конечно же, согласился помочь.

– Да, но только сейчас он в Нерсесе.

Грант напрягся, однако Александр не заметил перемены в сыне. Он продолжал пить чай и смотрел на дно своей чашки… Или же просто вынужден был так делать, чтобы не ставить сына в неудобное положение. Но Грант не думал молчать.

– Что-то не так с Эммой? – выпалил он.

Хиггинс-старший поставил чашку на стол.

– Не знаю, в курсе ли ты, но она ждёт ребенка. Должна вот-вот разрешиться от бремени, и Эдгар решил быть рядом. Как только убедится, что с Эммой и ребенком всё в порядке, оставит их под присмотром баронов фон Стерлс и кучи нянек и примчится сюда. Полагаю, это дело дней десяти максимум.

Грант отчего-то вздохнул.

– Что ж, решение правильно, – ответил он. – Обещаю, что сделаю всё, что в моих силах, отец. Кто знает, может, Эдгару даже не придется брать сюда курс.

Александр взял трость и поднялся. Подошел к Гранту, присел рядом на краешек стола и похлопал сына по плечу.

– Вот это правильные слова, мой мальчик. Горжусь тобой.

Они ещё с полчаса сидели так, негромко беседуя и слушая шум дождя за окном, а потом в комнату заглянула прислуга. Доложила, что пришло несколько человек. Один принёс саквояж с личным вещами Гранта, двое других – чтобы помочь Александру Хиггинсу вернуться на ожидающий его корабль. Настало время расставания, и оба – отец и сын – крепко обнялись.

Объёмный кожаный саквояж был оставлен в кресле у чайного столика. Того самого, на котором стоял остывший чай. Прислуга уже почти перешагнула порог, как Грант окликнул её и попросил заварить новый. Средних лет женщина ответила улыбкой и поинтересовалась, отвары из каких трав новый хозяин предпочитает, а из каких – недолюбливает.

Оставшись один, Грант щелкнул замком саквояжа. Тот был полон чистой одежды, но на самом дне лежало несколько книг. Среди них были и переплетённые меж собой записи, которые Грант делал в Вольном заливе. Накопившееся весило прилично, и, вытащив одну из рукописей, юноша бережно провёл по медным застежкам. Поддавшись пальцам хозяина, они легко разошлись, и Грант зашелестел страницами. Между двух таких, исписанных аккуратным и мелким почерком, лежал засушенный цветок. Это была фрезия, и пусть её аромат давно угас, Грант до сих пор помнил его свежесть и нежность.

В те дни, когда он подарил Эмме букетик этих весенних цветов, она была ещё в него влюблена. Смотрела только на него, и в её взгляде отчётливо читалось обожание. Тогда он и вообразить не мог, как всё закрутится и каким слабым он в итоге окажется. Эта фрезия была символом их невинной любви, и если раньше Эмма хранила её у себя как самое настоящее сокровище, то теперь настала очередь Гранта оберегать воспоминания.

Эмма вернула цветок, когда он, измученный качкой и капризной волной, внезапно для всех появился в замке баронов фон Стерлс. Увидев ту, чувства к которой никак не хотели угасать, он всё понял и принял, а затем путь лежал в Малграт, в то самое место, где частенько за кружечкой пива собирались вольные торговцы и бродяги. Эмма обрела своё счастье с тем, кто не разочаровал её, – Гранту же достался цветок. И теперь он оберегал его, как мог, и всегда носил с собой.