А если кто рыбу без дозволения хозяина леса станет портить, да так, на потеху, не ради еды, или скорлупки яиц для смеху в воду бросать или ещё какой мусор оставлять на берегу, то такого нерадивца русалки умели и привлечь к себе. Затуманить разум, а потом и вовсе утопить.

Когда Лада прожила с ними достаточно долго по её меркам, ей даже выделили домик, построенный из крепкого камня и драгоценностей, которые у русалок водились в достатке. Откуда, никто толком не знал или не сказывал, вероятно, места знали, где клады выходят наружу, дядя Митяй им в том охотно помогал. Камни укрепляли проклятую душу, удерживая в истлевшем теле.

Думать о том не хотелось, да и не вызывала привычного при жизни отвращения мысль о тленности смертного тела. И всё же помимо воли Лада начала примечать, как Праскева старится. Не как человек, как нечисть. Всё чаще белели рёбра, просвечивая через белую рубашку, кожа ссыхалась, обтягивая скулы, губы превратились в узкую полоску. Праскева истаивала.

— Я скоро уйду, — сказала она Ладе, подозвав её для беседы. — Но не сейчас. Ты почти готова, чтобы узнать главный секрет.

— Слушаю.

Праскева всё не решалась начать разговор, поглядывала на Ладу, будто раздумывала, стоит ли открыться. И решилась.

— Русалками становятся невенчанные девы, ты знаешь. Те, кто утопился из-за несчастной любви, кто умер накануне венчания с любимым. Так было и со мной, давным-давно, когда люди поклонялись Солнцу. Я дочь колдуна, знаешь, наверное, я умела ворожить, но однажды влюбилась.

Праскева медленно шла по илистой дороге вдали от жилья, чтобы им никто не помешал. Впрочем, «сестрицы» соблюдали приличия: разговоры чужие не слушай, в душу без спросу не лезь, любопытства были лишены напрочь.

— А он не полюбил, боялся до смерти. А когда подженился, я и утопилась с горя, прокляв и его самого, и весь род. Не знаю ничего, сбылось ли моё проклятие, потом это стало вдруг неважно. Он остался жить, а я умерла.

Лада до сих пор вздрагивала, когда кто-то начинал разговор о смерти. Пока молчишь, ведёшь жизнь, положенную природой, всё в порядке, будто ты надолго уехала из родных мест, и сказке конец. А когда говорят прямо, умерла мол, то чувствуешь, что и сердце давно охладело, и мысли стали другими. О Богдане она давно не вспоминала, он исчез для неё так же безвозвратно, как и отец.

— Ты же слышала, что мы заманиваем мужчин на погибель?

Лада кивнула: только о том в деревне и говорили. И что полынь надо при себе держать, тогда русалка вреда не причинит, не соблазнит сладкими речами и обманчивыми обещаниями. Лада поймала себя на мысли, что ей совсем не жаль тех, кто увлёкся русалкой.

— Это не из зловредности. Так мы продлеваем себе срок. Хочешь спросить, сколько раз я это делала? — на губах Праскевы заиграла обольстительная улыбка, да и сама она вдруг преобразилась: вспыхнул румянец на бледных впалых щеках, голубые глаза засверкали как два сапфира, зажглись манящим огоньком, противостоять которому даже Лада не могла. Слушала заворожено, дышать бы перестала, если бы ещё дышать могла.

— Ну так я и рассказать тебе хочу, пригодится, поверь. Тут не каждый молодец сгодится, это раз, тебе он должен по сердцу прийтись, а ещё ты должна не просто завлечь его, а возлечь. Понимаешь, о чём я?

И тряхнула тёмными волосами, будто призывая стайку рыб, проплывавших мимо, полюбоваться ими. Мелкие рыбёшки подплыли рядом, и их глаза зажглись жёлтыми огоньками.

— Это мы тоже можем, когда напугать кого хотим. Из шалости. Уйдите!

Праскева хлопнула в ладоши и снова засмеялась. Музыкальный голос, лицо и стать — всё вместе приковывало внимание, заставляло смотреть во все глаза и подчиняться. Лада понимала, что Праскева использует её для чего-то, но сейчас было всё равно, лишь бы смотрела вот так, прищурившись, и гладила по руке с материнской заботой.