— А зачем тогда умирать? Снова? — вымолвила Лада, боясь ослепнуть и оглохнуть раньше, чем получить ответы на вопросы. Ей вдруг почудилось, что за ними кроется гораздо больше, чем обычное магическое знание. Ключ к какой-то сокровенной двери: откроешь — и всё будет.

— Потому что однажды ты от всего этого устанешь, — красота Праскевы померкла, свет, исходящий от русалки, сделался приглушённым, таким, какой обычно поднимается от заброшенных могил в октябрьскую ненастную ночь. — Но пока не устала, владей тем, что в руках держишь!

Праскева подошла ближе и погладила Ладу по щеке. От этого прикосновения холод внутри отступил, не исчез, но сгладился. Будто рукавицы в мороз надела: стужа щиплет за нос, а кончики пальцев покалывают от нежданного тепла. И всё можно перенести, даже зиму, потому что она не вечна. Когда-нибудь придёт весна, обязательно придёт.

— Снег стает, начнёшь тренироваться с другими. Это дело небыстрое — мужчин завлекать, — Праскева поманила Ладу, показывая, что надо возвращаться.

После того разговора Лада будто очнулась от долгого сна. Вернулся интерес к жизни и смутная надежда, совсем как в детстве, когда, стоя в церкви, смотришь на иконы и молишься. Веришь, что там, наверху, за золоченными куполами, за облаками есть кто-то, кто любит тебя. И прощает несмотря ни на что.

2

Весна в тот раз выдалась поздней, но всё же пришёл конец и холодному времени.

На поверхности всё оделось в сочный зелёный цвет, и даже дядя Митяй сделался приветливее и улыбчивее, будто бы и помолодел лет на двадцать. Смотрел на шалости русалок, усевшись на старой коряге, сложив огромные крепкие руки на палке-посохе, и подставлял разгладившиеся морщинки вокруг глаз и рта ласковому солнцу.

Подарки приносил из леса, белок подзывал и позволял девушкам кормить их с рук орешками, а русалки, знай, водили хороводы и играли в догонялки, чтобы согреться. Лада тоже участвовала вместе со всеми больше из страха «быть не такой, как все» да ещё и потому, что Праскева за ней наблюдала, примечала, когда она науку соблазнять постигала, пусть и на лешем.

Лада подсаживалась рядом, беседы о лесе заводила, дядя Митяй только посмеивался, но стал выделять её среди других, делился рассказами о том, как можно путника, не принёсшего ему подарка, не попросившего как следует о помощи или дозволении пройти по чужим владениям, запутать и вывести туда, куда Лада скажет.

— Ты молода, вот и развлекайся! А другим неповадно будет ко мне без спросу ходить, много последнее время люду повадилось в моих лесах охотиться да зверьё почём зря пугать. Слышала, что разрослась твоя деревня? То-то, и мне не нравится.

— Хорошее дело, молодец! — похвалила Праскева, когда Лада пересказала ей разговор с лешим. — Дело быстро на лад пойдёт.

— Я так не могу. Зачем губить людей?

— А зачем они губят травы, собирая на засушку, стреляют волка или кабана, задирают собаками зайца? Ради забавы. И для дела, для пропитания, для излечения. Вот и мы так, — прочитала отповедь Праскева, нахмурившись и поручив Ладе отправляться по делам и не попадаться пока на глаза.

Ну вот и славно! Лада была рада отсрочке и не любила выходить на берег: пугало её, что в сторону дома больше не тянет, что к людям она поневоле стала испытывать отвращение, особенно после одного случая, когда молодец из заезжих пытался изловить её в лесу, приняв за селянку, намерения сего пьяного парня сомнений не вызывали.

Убежала тогда, дядя Митяй помог, сказав позже, что могла сама его защекотать, а не старика звать на подмогу.