О судьбе юноши спрашивать Лада не стала. Боялась услышать, что из лесу он не вышел, а пуще того, опасалась, что поняв сие, не испытает сожаления. В груди Лады помимо воли поселилось стылая радость: ей жить не дали, как хочет, так почему другим повезти должно? Тем более, таким, как тот молодой человек с пьяными глазами и грязными речами.

Пришло лето, минул Троицын праздник, и Ладу избрали среди тех троих, кто должен был лишить жизни несчастного, пожелавшего русалку.

— Много лет уже мы того не делали, вижу, как некоторые ослабли, — Праскева избрала Ладу и Василину, третьей была она сама.

— Русалочья неделя настала, теперь наша седьмица, — радостно потирала руки Василина, и глаза её тёмно-синие заискрились потусторонним огнём. Холодным и ярким.

Лада только плечами пожала, более не противясь: надо, так надо. Надеялась, правда, что до неё черёд не дойдёт, не сыщется молодец, потому как она любила сиживать на ветвях старой плакучей ивы и петь грустные песни, заслышав которые у смертного сердце сковывало такой сильной тоской, что свет белый не мил казался. Вот и уходил поскорее, пока ноги нести могли.

В этот раз Праскева с «сестрицами» вышли на берег, едва наступили вечерние сумерки. Оделись для ночи как мирянки, одежда сохла в летнюю душную ночь быстро. Уселись на траву неподалёку от озера и принялись плести венки, заготовив заранее травы и лозы.

Вот душистая петрушка, она помогает усыплять бдительность смертного, вот гибкая лоза берёзы, венок получается пышнее, и обязательно красные заговорённые ягоды, что дядя Митяй собственноручно собрал. Захочет молодец убежать, так не сможет дороги найти, выведут тропы аккурат в объятия водной девы.

А как сомкнёт руки на её стане, поцелует в губы, так уже и жизнь станет не мила, так сказывали «сестрицы», но реально доводилось испытать страсть с земным мужчиной немногим. Спиридона сказывала, что знает среди них лишь троих, кроме Праскевы, та себе срок регулярно продляет.

«Главное, не жалеть их. Умрут счастливыми, такой страсти никогда бы не испытали».

Лада работала прилежно, но всё равно вздыхала. Хотела побыстрее отделаться от соглядатаев, водрузить на голову венок и побежать к родной иве, которой она поверяла все мысли и чаяния. И на ум тут же приходили верные советы, дух дерева так общался, и дядя Митяй в своё время подтвердил догадку.

— Пора! Счастливой ночи, сестрицы! — Праскева надела венок и, прежде чем скрыться в лесу, проверила, что на головах девушек венки сидят справно. Венок не просто украшение, это оберег, символ грешной ночи.

Похвалила Ладу за усердие, пожелала Васелине повторить прошлый успех и скрылась в лесу.

— Я возле берега буду.

— Мне тоже хочется побыть здесь поодаль, на том самом месте, — Лада указала на иву, виднеющуюся на другом берегу.

— Смотри сама, — пожала плечами Васелина, губы скривила, недовольна была. Боялась, что Лада уведёт добычу или просто не по сердцу ей был тот факт, что подглядывать станет? Так с того берега много не углядишь.

Лада отправилась восвояси, напевая себе под нос ту песню, которую слушала, ещё будучи смертной. Держалась за руки с суженым, смотрела на него влюблёнными глазами, бесстыдно желала свадьбы и того, что случится после. Как обнимет её Богдан, как она прильнёт к нему, дрожа и краснея, пряча глаза в долу, отдав всю себя под покровом брачной ночи.

А Богдан посмотрит в глаза, ласково скажет: «Голубка ты моя, что трепещешь, не обижу!»

Лада и сама не поняла, как оказалась на ветке ивы, затянула песню, сначала тихо, себе под нос, потом чуть громче. Песня была не о любви, они с Богданом стеснялись говорить о чувствах напрямую, стыдились, будто что дурное было в словах песни, которую придумали не они, грешное, поэтому Лада пела о тоске-кручине или о реке, смывающей прочь все печали молодой девы, выданной замуж без симпатии.