5. Глава 5. Смена времен

1

— А ты... — бранные слова незнакомца потонули в шуме, производимом ветвями старой ивы, которая вся друг ожила, стряхнула с себя сон, как древний великан, и принялась мутузить нечестивца. Ветви схватили мужчину за ноги и подвесили вниз головой, другие хлестали по щекам, третьи опутывали руки, пока пленник не оказался спелёнатым, как муха, попавшая в паутину.

Рот ветви ему тоже закрыли, таращился он теперь на Ладу во все глаза и крутился вокруг себя, как носок веретена. А ветви подняли мешок с полынной травой и отбросили прочь.

Дышать сразу стало легче, Лада до того то ли от страха, то ли от немочи сидевшая на земле, прислонившись к стволу, вдруг почувствовала в себе силы подняться.

Дерево загудело как растревоженный улей. Лада не могла отойти от него ни на шаг и сказать ничего не смела, стояла, прижавшись щекой, и гладила. Шептала слова благодарности и плакала настоящими солёными слезами.

Никто не мог из «сестриц», а она сохранила сей дар.

«Всё хорошо, а сейчас иди, не оглядывайся», — дух дерева говорил грустно, будто вздыхал, слова звучали в шелесте листвы, в голове Лады, и всё её существо откликалось на этот мужской голос. Не молодой, не старый, и вечно грустный, будто сущность, заточенная в дереве, испытывала сильные муки.

«Иди», — повторил дух, и Лада побежала прочь, кинулась в воду, очнувшись только на дне озёрном, среди «сестриц», обступивших её с растерянным видом. На все расспросы сначала отмалчивалась, потом, когда остальные вернулись, Праскеве рассказать пришлось, та нахмурилась, дяде Митяю всё до мелочей повторить велела.

Конечно, Лада про дух дерева умолчала. Почему-то понимала, что не поверят, а если и не так, то запретят ходить на берег к иве.

— Слыхивал я о таком, болтают люди, когда я к ним в виде странника выхожу, что есть такие обряды, вылечить ли кого надо или клад сыскать, то требуется нечисть поймать. А вы, русалки, для того годитесь лучше прочих: болотницу или меня, к примеру, ещё изловить надо, чародейства во мне много, а вы смирные бываете. Вот он услышал твою грустную песню, подумал, что безобидна, робка, стало быть, недавно переродилась, ещё к человеку приязнь имеешь.

И замолчал. Насупился, снова превратившись в грозного деда, коим пугали не только маленьких детей, любивших убегать в лес по грибы и по ягоды, но и охочих до лесной добычи мужчин.

Больше на ту тему никто с Ладой не разговаривал. Жалели, конечно, «сестрицы» чаще звали её на посиделки, когда брались за вышивание белых рубах тонкими шёлковыми нитями — подарками с берега, приносимыми украдкой жителями, желающими задобрить силы Природы. Но больше всего Лада любила напускать туман, густой, как молочная пена, он стелился над поверхностью озера, набредал на берег, отгоняя незваных гостей.

Так текли годы, складывались в десятилетия, а жизнь в подводном царстве не менялась. Праскева обрела на земле того, кого искала, и дни её власти над русалками продлились, что всех их устраивало. Более разговоров о соблазнении с Ладой не вели, позволяя выполнять ежедневные обязанности, что несказанно её радовало.

Лада всё так же сидела на ветвях ивы и пугала прохожих то смехом, то песнями. Вскоре к иве стали приносить подношения в виде свежеиспечённого хлеба и яиц, порой на ветвях дерева она находила красивые ленточки, точь-в-точь такие же, как та, что когда-то барыня Алина Никоноровна ей подарила. Лада повязывала их в волосы или клала в венки, которые пускали по реке девы деревни.

— Они почитают тебя за дух дерева, — посмеивался дядя Митяй, которому и доставались продукты, а от него перепадало зверью лесному. — Пусть, так им легче отмолить у судьбы тихие часы. Времена грядут неспокойные, в воздухе бедой пахнет.