Лада осторожно приблизилась к калитке и протянула руку, чтобы толкнуть её. Желала скорее войти в садок, заросший дикими яблонями и сорняком, милый сердцу дом, глядя на который всегда радостно билось сердце, теперь выглядел заброшенным. Покосившееся крыльцо прогнившие ступени, трава, выглядывающая из проёмов забитых досками окон — не жил здесь никто пару лет как точно.

— Погоди, — остановила её Глафа, — туда нельзя без приглашения.

— Отец мой жил здесь.

— Жил, и дом был освящён, нам нельзя туда, пока хозяин не дозволит.

— Верно говорит, — кивнул леший и протяжно вздохнул. На его печаль откликнулся ветер, дунувший Ладе в лицо так яростно, будто желал отогнать от родного порога. — Хозяина давно нет, а дом помнит его. У вещей память лучше, чем у живых, это давно известно.

— А куда делся хозяин? — решилась спросить Лада.

Отдёрнула протянутую было к калитке руку и обернулась на спутников, посмотрела на обоих уже без прежнего страха. Лицо Глафиры было спокойно, как стоячая вода, и так же непроницаемо, а дядя Митяй смотрел с угрюмой жалостью, исподлобья.

— И сколько же дней прошло? Лет?

— Двенадцать, — не выдержала первой Глафира. — Умер твой отец, да и ты умерла. Думаю, обряд закончен, можем возвращаться.

— А остальные тоже?

Имени Богдана Лада произнести не смела с тех пор, как стала нежитью. Да Глафира и без неё догадалась.

— Кто как, — пожала она плечами. — Барин с барыней теперь нечасто здесь проживают, сыновья подрастают, надо в столице крутиться. А остальные разбрелись по свету. Надья в монастырь подалась, как мечтала.

Сказала и скривилась, будто в служении Господу было что-то постыдное.

—Говорила же, не смей думать о том, кому до тебя дела нет, — Глафира почернела лицом и сделалась похожей на обгоревшую деревяшку. По крайней мере, это было первое, что пришло Ладе на ум: она так и выглядела, покуда леший не принёс умирающую к озеру. Пожалел по-своему.

— Ему и ранее до тебя дела не было, иначе бы в омут с головой не кинулась, — проворчала Глафира, вытерев губы рукавом и снова приняв красивый облик.

— Ну, мы тут не затем, чтобы лясы точить впустую. Споры поповским болтунам оставьте, уж они расскажут, как мир устроен, и кого в нём должно быть много, а кого и вовсе не должно, — покачал чернявой, почти цыганской головой леший, и тронул Ладу за рукав. — Таков порядок, милая: новую русалку тянет в те места, которые она оставила при жизни. Нормально то, всех тянуло, а сейчас сама видишь. Этот мир и тот, другой рядом совсем, но не соприкасаются, разве что сама пожелаешь.

— Нас не видит никто?

— Сейчас — нет. Но чуют, не все, конечно, слышишь пёсий вой?

Действительно, вдалеке, будто даже у озера выли собаки на разные лады, другой раз стало бы жутко, рука потянулась перекреститься, а теперь ничего. Остановившееся сердце молчало.

Обратный путь проделали молча. Лада шла первой, на три шага впереди спутников, но знала, что те не отстают. Попытка побега не удалась, более того, она была предсказуема, а от того Лада чувствовала себя униженной. Если всё увиденное — правда, а если не верить спутникам, то своим обострённым чувствам придётся, значит, дорога назад отрезана.

Как ломоть хлеба. И крошки, упавшие при дороге, склевали птицы, как те вороны, что набрасывались на красные ягоды лешего.

Вот и знакомая ива! Лада остановилась и посмотрела вверх, на поникшие ветви, спускающиеся к самой воде. Ива почти не изменилась, разве что ранее Лада считала дерево выше, чем сейчас.

— Ну, девоньки, дальше дорогу знаете! — дядя Митяй помахал рукой и остановился, снова оперевшись о свой посох, походящий теперь на зелёную дубинку, расширяющуюся книзу.