Вот смотрит ласково, говорит приветливо, а глаза у самой неживые, странные. Голубые, почти прозрачные, будто смотришь в них, а отражения своего не видишь.

— Я не жалуюсь, но как я сюда попала?

За дверью, вполне обычной, деревянной, послышалась возня.

— Тихо вы там! — прикрикнула Праскева, но не строго, как баба Хрися, а скорее так, как учат детей, подрощенных, но ещё неразумных, не умеющих оценивать опасность. — Это с тобой познакомиться хотят, но пока не время.

Праскева обернула к Ладе лицо и ответила со вздохом:

— Так же как и большинство из нас. Утопла по доброй воли да от несчастной любви.

Сказала и поджала бледные губы. Глаза красавицы и вовсе сделались прозрачными, невидящими. Лада кожей, покрывшейся мурашками, ощутила, что Праскева вспоминает того, кто был сердцу мил. А может, и сейчас оно ещё неровно бьётся по молодцу. Бьётся ли?

— Ты утопилась? Но кто же нас спас?

Иногда некоторые мысли доходят туго. Лада предчувствовала ответ, но задвигала его в дальние уголки разума. Туда, куда приличному человеку и заглядывать страшно, а Писание и смотреть в ту сторону не велит.

— Сама додумаешь? Я тебя спасла, а дальше ты сама судьбу решила. С нами осталась. Ну, на сегодня будет, давай познакомлю тебя с нашими.

Лада возразить не успела, а хотелось расспросить Праскеву поподробнее, и в то же время хотелось ничего не знать, спать и видеть красивые, тягучие сны, но так не могло продолжаться вечно. Лада решила, что сначала познакомится с девушками, впорхнувшими в дверь стайкой любопытных пичуг, а потом прознает правду.

Если это загробное царство, то где же Страшный суд? А если морок, то всегда можно молитву произнести или про себя сказать, пройдёт.

— Ты что делаешь?! — прошипела Праскева, схватив Ладу за руку и принявшись трясти её со страшным выражением лица. Вместо голубых полупрозрачных глаз — чёрные провалы, ткань платья свисает лохмотьями, а вместо голубой ленты — уж обернулся вокруг пояса. — Не смей, от привычек отвыкай, теперь те слова для нас хуже хлыста помещика! Видишь, что ты наделала.

Семь девушек, мгновение назад толпившихся вокруг настенного половика, изображающего стайку игривых рыбок с золотыми хвостами, прижались друг к другу и принялись плакать. Вздыхать от неизбывного горя, стариться вдруг так, будто маховик времени в одночасье раскрутился со страшной силой, и там, где мгновение назад было гибкое девичье тело, белели рёбра, между которыми свободно струились потоки воды.

Лада моргнула, и всё стало как прежде.

— Урок номер один: если при тебе кто молитву читать начнёт, пропадай, сгинь с глаз, пока не поздно. Дядя Митяй тебе поможет, познакомлю вскоре, но ты не слишком ему верь.

— Как это?

— Ну так: верь да проверяй. У меня спрашивай, у девушек.

Праскева принялась знакомить Ладу с девушками. Все они казались красавицами: тоненькими, с длинными распущенными волосами, с огромными очами, смотрящими в душу, с идеальной полупрозрачной кожей. Бледные, все как одна, Лада первое время путала их между собой.

Приглядишься — разные, у Василины волосы цвета спелой ржи, у Ряски глаза зеленые, будто листья березы по весне, а Спиридона росточку небольшого, совсем девчонкой меж прочих кажется.

А когда девы хоровод начинали водить, то становились похожими, как единоутробные сёстры.

— Сколько я уже здесь? — спросила как-то Лада, когда по её ощущениям минуло несколько дней с момента пробуждения.

Всё это время Лада по её мнению бездельничала: волосы гребнем расчёсывала, стали они не в пример гуще, чем ранее, песни местные разучивала, тягучие, бесконечные и полные невыразимой тоски, от них хотелось плакать, но не получалось. Глаза, привыкшее к воде, не желали отдавать влагу, наверное, считали, что здесь её и так слишком много.