А ещё Лада училась плавно двигаться, оказалось, это совсем несложно. Махнёшь правой рукой — рыбок себе подманишь, они красивые водоросли принесут: вплетаешь в волосы, и они сами очищаются. Левой рукой воду взбаламутишь, Ильмень охладится, туман на него ляжет, тоской разгонит подходящих к воде, можно не опасаться любопытных глаз.

Иногда и утопленницам нужда настаёт выйти на поверхность, так Праскева говорила.

— По нашему времени меньше одного срока, а наверху лето прошло, осень, зима, и снова настало лето. Сегодня с нами пойдёшь, увидишь.

И больше ничего. Лада от скуки занялась тем, что напросилась с Василиной ухаживать за садком из бурых и красных водорослей. Они походили на луговую траву, только вместо мышей-полёвок между ними сновали маленькие серые рыбки.

— Они помогают растить траву. Пока она растёт, и нам место здесь будет.

— А мы, правда, умерли? — с содроганием спросила Лада, всё ещё не веря ни в воду вокруг, ни в рыбок, ни в возможность загробной жизни, потому что отец Дионисий говорил о Рае, где можно встретить любимых, а Богдана или матушки здесь не было.

— Утопли. Я уже три срока как назад, но ещё наверх выхожу, — тут Василина схватила Ладу за руку и зашептала на ухо: — А Праскева скоро не сможет, потом и вовсе уйдёт.

И показала пальчиком на водоросли. А больше ни слова.

Наконец, настало время. Лада вернулась из садика, усталая, но вполне довольная проделанной работой, хотя даже не понимала, в чём её смысл, и Праскева приказала красоту навести. Ладе выдали уголёк для подвода глаз, и одна из девушек аккуратно провела остриём по векам, снова ничего не объяснив, потом новые подруги, если их так можно было назвать, сплели красивый венок из водорослей, закрепили на голове, и Праскева приказала строиться.

Наверх отправились пятеро. Лада крепко решила, что при первой удобной возможности сбежит в деревню, если всё правда, то времени прошло немного, отец должен не испугаться, пустить её домой, рассказать, что о Богдане слышно.

Ночь выдалась тихой и лунной. Молодой месяц теперь казался Ладе огромной свечой, света её достаточно, чтобы никто не спрятался. Выходила из воды Лада последней, воздух давил на грудь, дышалось тяжело, но вскоре она привыкла.

И увидела знакомую раскидистую иву.

2

Дорогу на поверхность Лада старалась запомнить, но не огорчалась, когда путалась в поворотах, потому что обратно возвращаться не собиралась. Всё как-то сложилось в голове: сейчас выйдет она на свободу и убежит к людям. В зеркалах, в которые её новые «сёстры» любили смотреться, отображались вполне себе красивые девушки, даже слишком красивые, как на картинах, что висели у барыни Алины Никаноровны.

На них девиц или женщин изображали почти идеальными: с чистой кожей, густой косой, яркими глазищами, в которые хочется смотреть, пока день не кончится. И стать у писанных красавиц имелась, и брови, даже у светло-русых, выглядели тёмным полумесяцем, а уж губы изгибались так, будто девица знала, что ею любуются, и сама от того радовалась.

Так и её новые знакомицы: все на подбор и каждой любоваться хотелось, да и Лада хоть и раньше была мила на лицо, новая жизнь добавила ей и горделивой осанки, и плавности движений, и даже волос на голове прибавила. А ещё Лада научилась смеяться заливисто, так что даже на лицах «сестёр» появлялись нечаянные улыбки. Даже вечно печальная Ульяна и та начинала прислушиваться к их разговорам.

Лада поговорить любила, не в пример той, другой жизни, когда больше помалкивать старалась и мечтала, сидя в уголке, чтобы, не дай Бог, не сглазил никто.