Богдан далеко, и всё же говорят же, что чудо может случиться в самый нежданный момент. Это не Богдан, но весточка от него должна быть!

На плечо Лады легла почти невесомая маленькая ладонь.

3

Лада обернулась и прижалась спиной к дереву.

Перед ней стояла девушка в белой, без единого пятна рубашке до пят и с венком из полевых цветов на голове. Темноволосая дева с распущенными волосами молчала и улыбалась обескровленными губами, манила рукой в сторону озера, отступив на шаг.

Показалось ли? Лада моргнула, и девушка пропала, зато вдали послышался шум и человеческие голоса. Тревожные, грубые, каким-то чутьём Лада поняла, что не Богдан это вовсе, не те, кто принесут вести от него, а погоня.

За ней идут люди, хотят вернуть горлицу в клетку, даже собак с собой захватили, так и нашли. Борзые жили при дворе барина, злющие, зайца на ходу раздирали так, что кишки потом летели на версту, так сказывали дворовые и конюший Велемир.

Лада ему верила, потому что самые преданные слуги часто жестоки ко всем, кроме хозяина, дабы заслужить его милость.

— Помоги!

К кому она обращается, кому шепчет? Звуки становились явственнее, погоня настигала Ладу, мелькнула мысль уйти леском, что виднелся справа и слева, да разве от собак уйдёшь? След взяли, они натасканы, обучены, нет, она им живой не дастся. Да и что после? Побьют плетьми, как пить дать!

Лада боялась не столько боли, как позора, хотя и боли тоже. Говорят, шрамы от кнута такие, что им вовек не зажить. Да и стоит ли беречь красоту ради постылого мужа?

Он тоже ничего не забудет, станет попрекать: мол, крепостной была, за плётку браться, как обычай велит, чтобы наказать если не за дела, так за мысли. Сказывали, приказчик не так добр, умеет драть три шкуры на потеху барину.

Нет. Не даваться в руки! Бежать!

Лада сорвалась с места и бросилась не разбирая дороги. Кто-то кричал вослед на разные голоса, и впереди тоже оказался шум погони. Солнце клонилось к закату, вечерняя зорька наступала, окрашивая озеро в багряный цвет. «Я укрою, я успокою», — шептала вода, и ноги сами вынесли на мосток, обрывающийся у воды.

Тишина впереди казалась спасительной, а шум людских голосов и лай собак позади — воем из преисподней, какой её описывал отец Дионисий. Лада остановилась на самом краю, боясь оглянуться, зажмурила глаза и шумно задышала, сжав руки в кулаки. «Грех это великий, только Господь Бог решает, когда ему душу человеческую призвать», — всплыли в памяти проповеди священника.

Он говорил ласково, будто не о грехе речь вёл, а о проступке неразумного дитя. Лада очнулась и заставила себя оглянуться.

Из леса выскочили люди, маленькие пока, как игрушечные солдатики, Лада видела таких у барыни, стояли в шкафу под стеклом и замком, ими и не играли, а любовались работой мастера, их создавшего. А плотник Лексий строгал фигурки детворе на потеху не хуже. Только раскрашивать нечем было, а так как настоящие.

Собачий лай вывел Ладу из оцепенения. Ей показалось, что в самой первой фигуре, махавшей руками и кричавшей её имя, она узнала Тихона, приказчика.

Они всё ближе, быть ей женой того, кого прикажут, свету белому не радоваться, слёзы по ночам собирать в платочек, чтобы подушка была сухой, чтобы не слышать попрёки мужа и не получать побои, рожать детей от чужого человека, пока не состарится или не умрёт. И в детях искать черты того, кто полёг в дальней стороне, добро бы хоть не проклинал её.

«Он умрёт, а ты останешься, — шёпот от воды шёл ещё явственнее, и туман пополз над озером, укрывая его периной. — С нами вольготно, мы песни поём, хороводы водим, не знаем печалей и забот».