Обиду сменяет стыд.

Меняюсь местами с сумками, беру маму за порезанную руку и прижимаюсь к ее плечу. Она подносит здоровую руку к моей голове, ласково гладит, целует в волосы и шепчет:

– Прорвемся, солнышко.

Свиридов привозит нас в район новостроек. Шлагбаумы, охрана, подземная парковка, снег расчищен до асфальта. Как будто совершенно другой город.

Я давно поглядывала на здешние квартиры, хотела уговорить Королькова сюда перебраться. Хорошо, что не успела повесить на себя ипотечное бремя.

Свиридов оставляет машину на уличной парковке и открывает дверь с маминой стороны, а Градов – с моей. Ума не приложу, что бы мы сейчас делали без них. Пили бы, наверное, с мамиными подругами в каком-нибудь баре и вешались на шеи посторонних потных мужиков. Маму, кстати, звонок Ларисы Васильевны, похоже, от этого занятия и отвлек. Иначе что еще бы она делала в этом костюме?

Выпрямляюсь напротив Градова и сжимаюсь под натиском его взгляда. Сколько же самообладания и смелости нужно, чтобы его выдержать? Он замораживает и медленно распиливает на прозрачные пластики, а потом мелко шинкует каждый. Но почему-то у меня начинает складываться впечатление, что это маска, за которой таится человек с большим сердцем. Иначе зачем бы он сейчас возился с нами? Уставший, после самолета и сюрприза сестры в виде квартирантки, едва не устроившей пожар и приволочившей в его крутой особняк громадную елку.

Говорят, в Новый год случаются чудеса. Мне же Дедушка Мороз отсыпал самые чудесатые: мошенницу, Градова, Свиридова, измену мужа, развод родителей. Теперь бы в лифте на сутки не застрять, а то еще и бой курантов будем слушать в кабине между седьмым и восьмым.

Мама вдыхает полной грудью и руками опирается о машину. Коктейль из алкоголя и стресса доводит ее до преждевременного похмелья.

– Ксения Андреевна, – Свиридов чуть ли не по слогам выговаривает ее имя, разворачивая к себе.

– Фу-у-у, – морщится она, задирая лицо к небу, – хоть ты не лезь.

Свиридова ее слова не обижают. Усмехается, собирает снег с лобового, где не дотянулись дворники, и нагло трет мамину шею.

Она отмахивается от его руки, но пошатывается и спиной упирается в машину.

– Спокойнее, Ксения Андреевна. Я же как лучше хочу, – лыбится Свиридов, опять пытаясь дотронуться до мамы. – Я же в этом деле профессионал.

– Отвали, профессионал.

Дышать маме становится все сложнее. Стягивает с плеч шубу и делает глубокие вдохи. Поняв, что не легчает, хватается за мокрые от снега руки Свиридова и прикладывает к своим щекам.

Тот расцветает как подснежник. Для него это знак прощения за все испорченные нервы.

– Мам, – отвлекаю ее от закатывания глаз, – может, в аптеку сходить?

– У меня есть кое-что от похмелья, – говорит Свиридов, не отнимая ладоней от маминых щек.

Забавно так. Я до сих пор помню его мелким, когда он на нее смотрел снизу вверх. А теперь стоит перед ней на целую голову выше и в два раза шире – настоящий крепкий мужик. Наверное, если бы тогда, много лет назад, мама знала, что они будут вот так стоять едва ли не в обнимку, она меньше заряжала бы ему подзатыльников.

– Хватит меня лапать, Свиридов! – резко приземляет его мама и отпихивает от себя.

Тот растерянно моргает и переводит взгляд на меня. Я лишь жму плечами. А чего он ждал? Что мама его поблагодарит? Это он должен благодарить ее за отсутствие куполов на своей груди.

– Куда идти-то? – спрашивает она, все же не отказываясь переночевать у Свиридова.

Видимо, у них с папой серьезный разлад, раз она его даже видеть не желает.

Беру ее под руку и веду в указанном направлении.