От бессилия все тело дрожит. Ноги не держат, руки обвисают. В животе пусто-пусто. А в голове шумно-шумно.

– Осторожно, Ксения Андреевна, – приговаривает Свиридов, удерживая на себе весь мой вес, – не ударьтесь об угол.

Забинтованной ладонью нащупываю острый угол керамической раковины, опираюсь и пытаюсь найти пол под ногами. Одна ступня уже чувствует плитку с обогревом, другая пока еще чувствует только тесный сапог и высокую шпильку.

– Это пойдет? – спрашивает вошедшая в ванную Ульянка и протягивает Свиридову махровое полотенце.

– Нет, это тряпка Черта, – отвечает он. – Поищи другое.

– Где? Хоть примерное направление укажи.

– В прачечной в комоде глянь. Там должны быть.

От холодной воды мне легчает. Перед глазами уже не плывет, пятна сливаются в цельную картину.

Вижу красивый кран, нарисованную рыбку на дне раковины, стильную серую плитку на стене, зеркало и…

О боже!

Я же настоящее чучело!

С прической все в порядке. Хвост настолько туг, что его только граблями разлохматить можно. Если не считать, что волосы все еще в кулаке Свиридова, то придраться не к чему. Но что с моим лицом?

Щеки бледные, нос красный, губы синие, глаза воспаленные, тушь размазана. Зато мой спаситель как настоящий аполлон рядом.

Никогда бы не подумала, что поганец, которого я всю жизнь проклинаю, вырастет таким жеребцом. Он же до старших классов выглядел как глист в обмотках. Длинный, худой, нескладный, весь какой-то остроугольный. Потом вроде начал вес набирать, мышцы стали проявляться. А сейчас еще и зубной состав белоснежно-ровный, и щетина по моде, и волосы красиво стриженные еще красивее уложены. Вот же гаденыш!

– Ксения Андреевна, держитесь за меня, я вам сапог сниму.

Я что, правда, в одном сапоге?

Он перекладывает мою здоровую руку на свое широкое плечо и опускается передо мной на колени. Давно пора.

– У вас тут молнию заело. Можно я замок сломаю? – смотрит на меня с мольбой.

– Раньше ты не спрашивал, когда что-то ломал, – припоминаю то, что во мне по сей день червоточиной сидит.

– Раньше вы были под маской обычной женщины.

– Скотина.

– Знаю, – лыбится. – Ну так что? Можно? А то прям в нем спать будете. Обещаю, завтра лично отнесу в ремонт.

– Да ломай уже! Неудобно же стоять.

Чувствую давление на икру, слышу треск, а потом нога освобождается от тисков, и я могу нормально встать. Аж выдыхаю.

Отпускаю Свиридова, зачерпываю ладонью воду и умываю мордаху. Нельзя в таком виде перед Максимом Сергеевичем появляться. Он и так, наверное, меня увольнять собирается. Лишь бы девчонок не тронул. Они тут вообще не при делах.

– Зубную щетку дай, – прошу у Свиридова теплым командирско-материнским тоном.

Прекратив обнюхивать сапог, он подскакивает ко мне, резко открывает навесной шкафчик сбоку от зеркала и ударяет меня дверцей по лбу.

– Бля… – испуганно выдыхает под мой протяжный болезненный стон. – Ксения Андреевна, я не специально, мамой клянусь…

– Свиридов, проваливай, – выдавливаю, растирая лоб.

– А вы точно без меня справитесь?

– Нет! Я же всю жизнь тебя ждала! – рявкаю грозно.

– Понял. Устраняюсь.

Пятится из ванной, не сводя с меня пристального взгляда. Кажется, если я сейчас фыркну «брысь», он как тот кот рванет в тапочки срать.

– А это пойдет? – подбегает к нему Ульянка с другим полотенцем.

– Наверное. Я его впервые вижу.

– В смысле? Мы вообще в твоем доме? – возмущается она, пока я держу распечатанную зубную щетку под горячей водой и выдавливаю на нее пасту.

– Потапова, я похож на чувака, который делит полотенца на рыльные и жопные? Мне мать их за каким-то хреном полсотни накупила. Но трусь я одним. Ну и вторым – Черт иногда. Остальные ждут своего часа порадовать бомжей.