– У вас диагностирована ретроградная амнезия. Из-за травмы головного мозга вы можете временно не помнить некоторые события из прошлого. – Он говорил осторожно, подбирая слова. – В большинстве случаев это обратимо. Память постепенно восстанавливается.

Слова ударили неожиданно – как холодный ветер среди цветущих деревьев. Амнезия? Не помнить? Но я же помню! Я помню всё!

– В большинстве случаев? – переспросила я, цепляясь за эту оговорку. – А если не в большинстве?

Врач опустил взгляд.

– Будем надеяться на лучшее. А пока скажите мне – что вы помните? Какое последнее событие осталось в памяти?

– Какое сегодня число? – спросила я вместо ответа, внезапно ощутив, что мне страшно услышать его ответ.

Пауза. Долгая, тягучая пауза, во время которой мой пульс участился так, что монитор рядом начал пищать чаще. И ответ:

– Сегодня 12 апреля 2024 года.

Я застыла. Мир словно остановился. Даже дыхание прекратилось.

А потом повторила, почти не веря, надеясь, что ослышалась:

– Двадцать четвёртый?..

Голос сорвался. Стал хрупким, детским.

Я попыталась приподняться – боль вспыхнула в груди, в голове, но я вцепилась в край одеяла обеими руками. Всё тело кричало «остановись», но я не могла. Не могла поверить.

– Это ошибка, – выдохнула я, ощущая, как начинается паника. – Вы ошибаетесь. Последнее, что я помню… это лето. Две тысячи девятый год. Мы с Вадимом собирались на море. Планировали поездку в Крым. Маша… она только-только училась ездить на велосипеде! Ей всего восемь лет!

Я схватилась за голову, будто могла физически выдернуть из неё занавес, за которым спряталась моя жизнь. Пальцы запутались в бинтах. Внутри черепа – пусто. Только обрывки, неясные ощущения, боль.

– Вы ошибаетесь! – голос становился всё громче, истеричнее. – Этого не может быть! Я помню всё! Я помню каждый день!

Но даже говоря это, я понимала – не помню. Между летом 2009 года и этой больничной палатой зияла чёрная дыра. Пятнадцать лет жизни. Пятнадцать лет, которые исчезли, словно их и не было.

Тишина после моих слов была невыносимой. Только писк монитора, ровный и безучастный, и нежный сквозняк от приоткрытого окна, принёсший запах весны – сырой земли, капель с крыш, распустившейся вербы. За окном всё пробуждалось, расцветало, жило. Всё – кроме меня.

Ко мне подошла ещё одна фигура – женщина в белом халате. Невысокая, полная, с добрым лицом и внимательными глазами. Её присутствие почему-то успокаивало.

– Светлана Сергеевна, я понимаю, как вам тяжело, – сказала она мягко. – Но нам нужно убедиться в степени потери памяти. Расскажите мне о своих детях. О том, что вы помните.

– Где мой муж? Где дети? – Я не ответила на её вопрос, вместо этого с новой силой потребовала: – Я хочу их видеть. Сейчас же!

Слова прозвучали слабее, чем хотелось. Слишком слабо для женщины, у которой только что украли пятнадцать лет жизни.

– Конечно, – кивнула женщина-врач. – Но сначала ответьте на мой вопрос. А что вы помните о своей младшей дочери?

Я застыла. Казалось, комната сжалась, потеряв весь воздух. Слова эхом отдавались в голове: младшей дочери, младшей дочери, младшей дочери…

– Младшей?.. – переспросила я медленно, как будто слово само по себе казалось мне абсурдным. – Нет. Это ошибка. У нас двое детей. Маша и Артём. Девочка и мальчик. Мальчик совсем крошечный, а девочке три года…

Я смотрела на врачей – мужчину и женщину в белых халатах – с отчаянной настойчивостью, как будто могла заставить их сказать, что они ошиблись. Что перепутали меня с кем-то другим. Что это всё – ужасное недоразумение.