Постепенно я начала различать детали. Потолок надо мной был белым, с длинными лампами дневного света, одна из которых слегка мигала. Справа стояла какая-то аппаратура – мониторы с цифрами, провода, мигающие лампочки. Всё это выглядело пугающе, по-научному холодно. Капельница. Я была подключена к капельнице, прозрачная трубка тянулась к моей руке.

Я попыталась сглотнуть. Во рту было нестерпимо сухо, язык прилипал к нёбу, словно наждачная бумага. Губы потрескались, кожа на них натянулась, как пергамент. Слюна не вырабатывалась, горло саднило. Сколько я здесь лежала? Часы? Дни? Недели?

Приоткрыла губы. Хотела что-то сказать, но вырвался только хрип – глухой, нечеловеческий звук, который испугал меня саму. Горло болело, как после долгого крика, как будто я часами звала на помощь, но никто не слышал. Голосовые связки отказывались работать нормально. Попробовала снова, заставляя их повиноваться:

– Где… я?

Слова прозвучали чужим голосом – слабым, осипшим, едва различимым. Даже собственный голос казался незнакомым.

Передо мной возник силуэт. Мужчина. Белый халат, слегка помятый, со следами долгой смены. Стетоскоп на шее качался при каждом движении. Врач. Возраст – около сорока, может, чуть больше. Тёмные волосы с проседью на висках, усталые карие глаза за очками в тонкой оправе. На лице – щетина, говорящая о том, что он давно не был дома. В его лице было что-то знакомо-человеческое: усталость, сочувствие, и тот самый взгляд – осторожный, как у людей, которым приходится говорить то, что никто не хочет слышать.

– Светлана Сергеевна, – произнёс он мягко, наклоняясь ближе. Голос был тёплым, профессионально спокойным, но в нём слышались нотки осторожности. – Вы в больнице. У вас было дорожно-транспортное происшествие.

Больница? Авария? Эти слова разлетались внутри моей головы, не находя опоры. Сознание не успевало за смыслом, мысли путались, как нити в клубке. Дорожно-транспортное происшествие… Я попыталась вспомнить.

Дорога. Была дорога. Снег? Кажется, шёл снег. Что-то мелькнуло в памяти – белая пелена перед лобовым стеклом, скользкий асфальт, руль, который не слушается. Звук скрежещущего металла. Крик. Мой крик? А потом – пустота.

– Больница… – прошептала я, с трудом узнавая собственный голос.

Он кивнул, продолжая внимательно смотреть на меня, будто ждал, когда я начну по-настоящему понимать происходящее. Его голос был ровным, тёплым, но в глазах скрывалась тревога – та профессиональная тревога врача, который знает больше, чем говорит.

– Вы получили серьёзную черепно-мозговую травму. Была проведена операция. Сейчас вы в безопасности. Состояние стабилизировано.

Стабилизировано. Значит, я была нестабильна. Значит, меня вытаскивали откуда-то. Из пустоты? Из небытия? Операция на мозге… Я инстинктивно попыталась коснуться головы и почувствовала под пальцами бинты. Голова была обмотана, как у мумии.

– Где моя семья? Где… дети? – вопрос сорвался раньше мысли. Он был первым по-настоящему моим, исходящим из самой глубины души.

Врач наклонился ближе, лёгким, успокаивающим движением коснувшись моего плеча сквозь больничную рубашку. Прикосновение было профессиональным, но в нём чувствовалось участие.

– Они здесь. Всё это время вас ждали. Сейчас они за дверью. Но сначала мне нужно убедиться, что вы готовы их видеть.

Готова? Как можно быть не готовой видеть собственную семью?

– Что со мной? – голос дрожал, и я ненавидела эту дрожь, эту слабость. – Что… что со мной не так?

Он немного помедлил, и я почувствовала, как сжалась грудь. В этой паузе крылась какая-то ужасная правда.