– Слушай…

– Нет, это ты послушай! Мне отсюда некуда уходить! Чтобы эту квартиру купить, я корячилась на нескольких работах, продала дом бабушки и…

– И квартира в ипотеке, к тому же все оформлено на мать мою.

Взгляд Васи становится цепким. Он будто собирается. И это его «мать» в корне отличается от привычного «мамка». Не знаю, откуда это слово в лексиконе у столичного жителя, но… вмиг Василий меняется, и я окончательно понимаю, что совсем не знаю мужчину, с которым жила…

– Так что против закона ты не пойдешь, Евгения.

– Лена больна, она твоя дочь… по документам…

Вновь усмехается, и взгляд становится совсем темным.

– Эти документы, в которые ты не особо заглядывала, имеют интересные пункты, которые говорят о том, что у вас с твоей дочерью нет никаких прав ни на что. Более того, я не являюсь отцом Лены и собираюсь урегулировать этот вопрос также в суде. Мой тебе совет: собирай вещи подобру-поздорову и просто исчезни из моей жизни. Можешь возвращаться в свой Мухосранск, или откуда ты там…

– Я продала дом бабушки… – вновь выговариваю как-то потерянно, понимая, что у сына прокурора весьма хорошие связи и его угрозы не являются голословными.

– Доказать еще надо. Процесс будет долгим, а эта жилплощадь принадлежит моей матери, которая по доброте душевной позволила нам здесь жить, так что… у тебя шансов нет, Женя.

– Есть. И отсюда я не уйду! Не сейчас, когда мне нужно решать, что делать с дочкой, за жизнь ее бороться. У тебя вообще сердце есть, Вася?! Наша дочка больна, а ты…

– Твоя дочка.

– Что?

– Я говорю: твоя дочка, не моя. У нас здоровый ребенок родится.

Опешив от слов Василия, моргаю раз-другой, а затем выпаливаю:

– Ты в своем уме?! Как у тебя язык поворачивается такое говорить?! Ты вообще человек?!

– Послушай, хватит! – поднимает руки. – И так башка болит, еще и ты со своими визгами.

У меня просто дар речи пропадает от такой бесчеловечности.

– Я все сказал. У меня связи. Рычаги. Если захочу, вообще сядешь у меня куда-нибудь за что-нибудь. Ты не шути со мной, Женя. Я добрый-добрый, но за свое зубами рвать буду. Квартира моя, а ты свободна. На этом у меня все.

Разворачивается и идет в коридор, затем в спальню. Показательно валится на кровать, давая понять, что разговор окончен.

– Ты не можешь так поступить со мной. С моей девочкой… Вася… я не верю, что это ты… тебя словно подменили…

– Могу и поступаю. Мне мать давно говорила, что нечего связываться с лимитой, но я как-то был ослеплен твоей красотой, ты же была красавица, Женька, глаз не оторвать, я, как тебя увидел, поплыл, а сейчас… посмотри на себя сейчас.

Бьет словами наотмашь, а я почему-то в зеркало взгляд упираю, в трюмо, на себя смотрю, бледную, осунувшуюся, с длинными волосами, которые все последнее время я либо в хвост собираю, либо в гульку.

Из зеркала на меня смотрит молодая женщина с глазами, которые блестят, как у больного при температуре, в потертой одежде, которую хочется поправить…

– А вот в моей любимой есть лоск, стиль… маникюр, укладка, педикюр…

– На все эти маникюры-педикюры, Вася, деньги нужны, которые в нашей семье до недавних пор зарабатывала только я!

– Хватит мне этим козырять. У всех бывает кризисный период, семья на то и семья…

– Чтобы поддерживать друг друга?! – заканчиваю за своего без пяти минут бывшего мужа, а сама так и хочу запрокинуть голову и расхохотаться. – Так ты считаешь?! А где же наше «и в богатстве, и в бедности, и в здравии, и в болезни»?! Или у тебя все выборочно работает, а?!

– Не дави на жалость. Давно надо было нам разбежаться. Еще до всей этой канители…