— Ты что-то позеленела, радость моя. Тебе плохо?

Тут же командует открыть окно. Водитель не смеет слушаться, Андриевский говорит это таким тоном, что тот аж съеживается. Со мной он совсем другой.

Муж не мешкая находит в своем кожаном портмоне с ручкой-петлей на карабине мятный леденец. Распаковывает и, несмотря на мое сопротивление, толкает мне в рот, многозначительно касаясь пальцами губ. Демонстрируя жаркое желание.

Откидываюсь на кресло, запрокидываю голову.

— Устала? Может, сделать тебе ванну, когда доберемся до дома? Как раньше, помнишь?

— И ты тоже в нее полезешь? — горько смеюсь, отворачиваясь.

— Конечно. — Садится еще ближе, буквально укутывая меня в объятия.

— Размечтался! Любовницу свою купай. — Вздохнув, набираю полную грудь воздуха.

— Мое терпение не резиновое, солнышко. — Поглаживает висок, обводит контур лица, ласково дотрагивается до подбородка. Я устал тебе повторять одно и то же.

— Если бы ты прямо отвечал на вопросы…

— Мне не нужна другая женщина. — Наклоняется и целует место, которое только что гладил пальцами. — С чего ты вообще взяла, что это тот же самый кулон?

— Я видела своими глазами. А ты прям не понял, что это он?

— Женатые мужчины не заглядывают в декольте других женщин.

Не даю ему себя целовать, поэтому он дует на ушко. Это ужасно. Чувствую себя слабохарактерной. Потому что очень хочу ему верить. И его прикосновения — они мне и противны и нравятся одновременно. Лучше бы появились тошнотворные ощущения. Я не могу быть с ним, не уверившись окончательно в том, что он мне не изменял.

— Ты тоже лукавишь, солнышко, невозможно понять, что за украшение… Через окно.

— Возможно! — возмущаюсь я. — Ты думаешь, я сумасшедшая?! Витрина расположена у окна, ты стоял боком, совсем близко. То на ладони держал его, то на весу. Кулон крупный. Я уверена, это он!

— Я не думаю, что ты сумасшедшая. Я думаю, что ты очень-очень ревнивая, а я дурак, что не уделял тебе должного внимания, которого ты достойна. В итоге упустил. Ты и раньше ревновала. Мне стоило задуматься…

— Задуматься. — Придерживая голову, сажусь ровно.

А он тут же снова тянет меня к себе.

— Ты знаешь, чего я требую в доказательство твоих слов!

Я поворачиваюсь к нему, и мы оказываемся нос к носу. Пока еще муж мрачнеет. Отводит взгляд в сторону.

И внутри меня все снова взрывается.

— Не можешь! Не хочешь! Не желаешь! Вот и вся твоя любовь, — психую, отворачиваюсь.

Кто-то скажет: решила уйти – разводись. Но мне, во-первых, жалко Пашу, а во-вторых, как бы сильно я ни ревновала и как бы ни кричала, что ненавижу, у меня есть чувства к Андриевскому.

Поэтому каждый подобный фортель мужа заставляет мое сердце обливаться кровью.

— Просто Петр тебе дороже меня! Это уже очевидно! Ты не можешь сказать его жене, чтобы она не лезла! Ты не можешь уволить ее! Ты даже в гостях у них сидел тише воды, ниже травы! Пусть жена с ума сходит и дальше.

Андриевский поднимает глаза на водителя. Тот, конечно, изображает статую, но, по сути, естественно, все слышит.

Елисей отстраняется. Садится ровно, становится угрюмым и хмурым.

— Просто поверь мне, и все!

— Нет! Это так не работает! Больше не работает. Все! Я тебе и так давала тысячу шансов!

Андриевский не отвечает. Оставшийся путь он мрачен, сосредоточен и скуп на слова. А у меня кровь бурлит, сердце разрывается от бушующих в нем страстей. Я не могу! Я устала биться головой в закрытую дверь. Я уже и так и эдак, но мой муж непробиваемая стена. Он хочет, чтобы мы с ним были близки как раньше, но при этом увиливает от ответов и скрывает все. Ни шантаж, ни мои истерики его не трогают.