Олег махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху:

– Забудь. Не стоит начинать день со ссоры, – он допил кофе одним глотком и поставил чашку в раковину, а не в посудомоечную машину, хотя я тысячу раз просила его об этом. Мелкая, но такая говорящая деталь. – Я сегодня буду поздно. Не жди к ужину.

– У нас встреча с Сергеем и Мариной, – напомнила я, чувствуя, как внутри все сжимается от предчувствия очередной лжи. Встреча, на которой он сам так настаивал, ради которой я купила новое платье и заказала столик в ресторане два месяца назад.

Олег застыл в дверях кухни, и его спина напряглась, как у хищника, почуявшего опасность. Медленно обернулся, и на его лице отразилась целая гамма эмоций: сначала недоумение, затем досада, потом – фальшивое озарение.

– Чёрт, совсем вылетело из головы, – проронил муж, проведя рукой по волосам, взъерошивая идеальную укладку. – У меня срочный проект, делегация из Милана прилетает.

«Делегация из Милана». Звучало бы убедительно, если бы я не знала, что итальянские партнеры приезжают только через две недели. Еще одна ложь, еще один кирпичик в стену между нами.

– Делегация, – повторила я, чувствуя, как немеют губы. – Понятно. Значит, мне позвонить Марине и отменить?

Он замер на мгновение, в его глазах мелькнуло что-то похожее на замешательство, затем решимость. Легкий румянец проступил на безупречно выбритых щеках:

– Нет-нет, подожди, – он взглянул на часы и нахмурился. – Я могу перенести встречу на утро. Точно. Забыл, что мы договаривались с Сергеем и Мариной. Тогда буду вовремя. В семь, правильно?

Наши взгляды встретились, и я поняла, что он снова лжет. Искусно, умело, как человек, для которого обман стал второй натурой. Вчера помнил, сегодня «забыл». Раньше я бы просто поверила, кивнула с облегчением, возможно, даже обрадовалась его «ответственности». Теперь каждое его слово казалось пустым, словно орех без ядра – внешне целый, внутри – ничего.

– Да, в семь, – ответила я, удивляясь собственному спокойствию. – Я забронировала столик в «Белуге».

– Отлично, – улыбнулся муж, и от этой улыбки, когда-то обезоруживающей, сейчас становилось только больнее. – Тогда до вечера.

Олег подошел к Саше, быстро поцеловал его в макушку:

– Будь хорошим мальчиком, чемпион. Папа сегодня очень занят.

– Ты всегда занят, – тихо произнес Саша, и эти три слова повисли в воздухе, наполненные детской мудростью и недетской болью.

Олег замер, словно пойманный на месте преступления. Затем неловко потрепал сына по плечу:

– Так надо, сынок. Когда вырастешь, поймешь.

И вышел, оставив после себя только облако парфюма и тяжелую, гнетущую тишину. Парфюм, который я не узнавала – новый, терпкий, с нотками сандала. Очередное маленькое изменение, которого «я не должна была заметить».

Когда Олег ушел, Саша отложил ложку и посмотрел на меня своими большими карими глазами, полными той детской проницательности, которая часто застает врасплох:

– Мам, почему ты такая грустная?

Вопрос пронзил меня насквозь. Был ли я настолько прозрачна, что даже шестилетний ребенок видел сквозь маску моего притворного спокойствия? Или дети просто чувствуют эмоции острее, чем взрослые, словно антенны, настроенные на частоту родительских переживаний?

Я попыталась улыбнуться, но губы не слушались, словно одеревенели:

– Я не грустная, солнышко, просто немного устала. Знаешь, осень, дожди… Давай доедай кашу, скоро выходить.

Он смотрел на меня еще секунду, потом вернулся к завтраку, но я видела, что он не поверил. Чувство вины кольнуло сердце – я лгала своему ребенку, скрывая то, что разрушало нашу семью. Но разве я могла сказать правду? «Мама грустная, потому что папа встречается с другой женщиной»? Нет. Только не сейчас. Может быть, никогда.