Я присела на край кровати, стараясь не разбудить его, и осторожно погладила по шелковистым волосам. Мой мальчик. Моя единственная безоговорочная любовь.

– Что мне делать, малыш? – прошептала я, глядя на его безмятежное лицо, такое доверчивое и чистое. – Как нам быть?

Во рту снова пересохло, а к горлу подкатил комок. Ради этого крошечного человечка я могла вынести всё что угодно. Но что будет лучше для него самого? Жить в доме, где родители играют в счастливую семью? Или видеть мать, сломленную предательством, и отца, живущего двойной жизнью? Что оставит более глубокие шрамы в его душе?

Саша пошевелился во сне, что-то неразборчиво пробормотал и крепче прижал к себе динозавра, но не проснулся. А я продолжала сидеть рядом, чувствуя, как внутри нарастает не только боль, но и решимость. Странная, холодная решимость, похожая на стальной стержень, который постепенно заменял мой позвоночник, не давая сломаться под тяжестью происходящего.

У меня было два пути. Я могла продолжать играть роль идеальной жены, улыбаться на публике, закрывать глаза на измену. Возможно, даже принять её как часть нашего брака, как делали многие женщины в нашем кругу. «Муж бегает налево? Смирись и благодари, что возвращается домой», – так говорила мать Олега, которая тридцать лет терпела похождения своего мужа. Многие женщины так и поступали, превращая свою жизнь в долгое, мучительное ожидание – возвращения мужа, его внимания, любви, которая давно остыла.

Или я могла найти способ защитить себя и сына, создать для нас новую жизнь. Неизвестную, пугающую, но настоящую. Жизнь, в которой не будет лжи, фальшивых улыбок и притворства. В которой я снова стану собой – Алисой Воронцовой, талантливым архитектором, а не только «женой успешного бизнесмена».

Я наклонилась и легко поцеловала Сашу в лоб, вдыхая родной запах детского шампуня и чего-то неуловимо его собственного, каким пахнут только маленькие дети.

– Я защищу тебя, – прошептала я, чувствуя, как по щеке скатывается горячая слеза. – Клянусь.

Выйдя из детской, я прошла по коридору, застеленному дорогим персидским ковром – одним из многих символов благополучия, которыми Олег наполнял наш дом. Белые стены украшали черно-белые фотографии нашей семьи, сделанные профессиональным фотографом – идеальные образы идеальной семьи. Саша на качелях. Мы с Олегом на фоне Эйфелевой башни. Втроем в парке, с безупречными улыбками. Красивая ложь, запечатлённая для потомков.

Проходя мимо кабинета Олега, я увидела свет, пробивающийся из-под двери. Он был еще там и говорил по телефону, тихо, почти шепотом – голос, который я бы не услышала, если бы не остановилась у двери. Мягкий, интимный тон, который когда-то предназначался только мне. Я подошла ближе, не решаясь прислушаться, но уже зная, с кем он разговаривает. Часть меня хотела ворваться внутрь, устроить сцену, выкрикнуть в лицо все, что я знала. Но это была бы реакция жертвы, а я решила больше ею не быть.

Внезапно дверь открылась, и я отпрянула, делая вид, что проходила мимо. Олег замер на пороге, его лицо на мгновение исказилось от удивления, а затем приняло выражение лёгкого раздражения. На щеках играл едва заметный румянец, глаза блестели. Он выглядел… оживлённым. Таким я не видела его дома уже давно.

– Что-то нужно? – спросил он с едва скрываемым нетерпением человека, которого прервали на середине важного разговора.

– Хотела узнать, принести ли тебе чаю, – соврала я, удивляясь, как легко теперь ложь слетала с моих губ. Раньше я всегда была ужасной лгуньей. Олег часто подшучивал над тем, как краснели мои щёки при малейшей попытке исказить правду. Но сейчас я стояла перед ним, безмятежная и непроницаемая, как идеально спокойное море.