—Спасибо, — шепчу.

Водитель лишь кивает своей блондинистой головой.

Сажусь. С вызовом, с прямой спиной, как на трон. В голове шумит. Меня охватывает раздражение, злость, но в её основе — любовь. Всё ещё живая, как кость, которая не срослась правильно и теперь ноет на погоду. Вот только погода сегодня хорошая. Ясная. И сердце — предатель — снова колет где-то под ребрами.

Машина плавно трогается. Шум улицы отсечён, внутри тихо. Обида начинает таять, но я не даю ей испариться. Мне нужно быть сильной. Стена, между нами, должна остаться. Виктор Эдуардович этого заслуживает.

— Как он узнал, что меня выписывают? — вдруг спрашиваю.

Руслан смотрит на меня в зеркало заднего вида. Без улыбки.

— Я не знаю, — пожимает плечами. — Но, думаю, что узнать для Виктора Эдуардовича — это не составляет проблем.

Я отворачиваюсь к окну. Город проносится за стеклом: старые вывески, балконы с коврами, школьники с рюкзаками, женщина с розовыми волосами на велосипеде.

Спустя минут двадцать мы подъезжаем к дому. Теперь смотрю на знакомую арку наж дверью, и в сердце — иголка.

Руслан выходит, открывает дверь. Я выхожу, ощущая, как ноги предательски подгибаются. Он подхватывает мою сумку, я не спорю. Просто молча иду к двери, зная, что этот молодой мужчина смотрит в спину.

Беру ключи и даже не сразу понимаю, что дверь не заперта. Просто тяну за ручку, из упрямства — хочу хлопнуть ей напоследок. А она — сдается, поддается и открывается…

Я замираю в прихожей. Сумка тяжело опускается на пол. Тело будто застывает, сердце бьется слишком быстро, как у пойманной птицы.

— Не поняла, — говорю я вслух. — Виктор?

— Я!

— А что случилось?

Слышу мужские шаги.

— Вообще-то этот дом такой же мой, как и твой, — голос раздался из кухни. Хриплый, уверенный, спокойный, как у тигра.

Я медленно снимаю мокасины. Каждое движение — словно сквозь воду. Тяжело. Медленно. Не хочу, но делаю.

Он выходит из кухни. В чёрной футболке, босиком, с чашкой в руке. На виске — свежая седина. На щеке — след от подушки. Он что спал? Или дремал, пока я ехала?

Сказать, что я в шоке, — это ничего не сказать. Одни матерные слова приходят на ум.

Он — дома. Не у своей стройной, беременной любовницы. А дома. На кухне. И по запаху он варит кофе. У нас привычка пить его дважды в день. Утром и в полдень. Стоит деловой такой, с чашкой кофе, будто мы с ним не разводились. Будто ничего не было.

Я вхожу, не сказав ни слова, прохожу мимо, будто это гостиница, а он — случайный постоялец. Ни одного взгляда в его сторону. Пусть знает, что его возвращение в мой периметр — для меня абсолютно ничего не значит. Я слышу, как он ставит чашку, слышу, как скрипит стул под его телом. Но не оборачиваюсь.

— Привет, — говорит он ровно, с той самой интонацией, как будто мы случайно столкнулись утром возле ванной.

Я не отвечаю.

— Я велел тебя привезти, — продолжает он, не дождавшись реакции.

Снова молчу.

— Ты ведь после больницы. Нечего разъезжать на такси.

— Это было мило, — произношу я, не глядя на него. — Почти трогательно.

Он встаёт. Подходит ближе. Я чувствую его шаги — всё такой же размеренный, уверенный ритм. В нём всё ещё живёт этот альфа-самец, который привык к вниманию и подчинению. Но не от меня. Не теперь.

— Я просто беспокоюсь, — произносит он, и на его лице появляется то, чего я не ожидала: не раздражение, не высокомерие — растерянность.

Я оборачиваюсь впервые. Молча смотрю ему в глаза. Мы стоим почти на равных. Только теперь я не та Фаина, что пряталась в темноте подъезда ради его поцелуев.

— Поздно беспокоиться, Виктор Эдуардович, — говорю я медленно. — Ты сделал всё, чтобы меня это больше не трогало.