Но и этой малости я лишилась. Фарман не стал бы говорить с посредником.

— Извольте продолжать, ваше сиятельство.

Пусть всё это выглядит так, словно я владею ситуацией. Словно моё сердце не колотится  о грудь, как язычок колокола о купол, заставляя последний содрогаться и оглашать округу гулким, протяжным набатом.

— Ваша беда в том, что вы не нравитесь королю. Вы слишком умны и независимы, вы заставляете его чувствовать, что он не хозяин не только этой страны, но и своей постели. Не хмурьтесь, ваше величество, откровенность — горькое лекарство, она может оказаться и ядом в неопытных руках, но я целитель, а не отравитель.  Так вот, ваше величество, король вас боится и ненавидит, но вы интересны ему как женщина. Именно поэтому, всё ещё рядом. Вы правы, от леди Констанции надо избавиться раньше, чем она обретёт силу. Она может, я вижу. Я помогу вам, а вы, чтобы доказать, что можете быть достойным союзником, помогите мне избавиться от другого человека.

Я молчала и слушала, напустив на себя задумчивый вид, и не торопилась с ответом, чтобы заставить собеседника понервничать. Обычно, когда вот так долго смотреть на него, словно прикидывая, выдержит ли верёвка вес его тела, противник не выдерживает.

Лорд Фарман отставил повторно опустевший бокал и спокойно выдержал мой взгляд, однако не проявлял более дерзости.

— И от кого же вы, ваша светлость, хотите избавиться моими руками? — спросила я насмешливо. — Я хочу знать также, почему не сделали этого сами. При ваших-то возможностях!

—  Я сама откровенность, ваше величество. От моей шестой жены. От Каталины, вашей фрейлины.

***

— Ваше величество, вы, должно быть, заметили, что Констанция во всём старается вам подражать,  — сказала Адамина, леди Кейтарская, когда готовила меня к очередному пиру.

Она по-прежнему оставалась моей главной фрейлиной и была предана своей королеве, как никто из женщин Лесной страны. Преданность окупалась моим хорошим отношением к её незаконнорождённой дочери, Эрлин, которую она прижила от короля.

Я давно простила Адамину. Она не была виновна в том, что её первой положили на алтарный камень Высокого Бога, чтобы окропить его девственной кровью. А потом на него возлегла я, доказав моему мужу, что всё ещё невинна.

Я обманула жрецов, но не мужа и не Богов.

До сих пор мне кажется, что мой первенец, мертворождённая девочка, поплатилась за блуд с Эсмондом. Впрочем, это кажется ужасным, но я не о чём не жалела. Эсмонд стал моей отдушиной и спасением, моей надеждой и верой в хороший исход нескончаемой борьбы.

Когда я побеждала одну соперницу, на горизонте появлялась другая. Но я всё ещё не могла к этому привыкнуть: когда-то мечтала быть единственной и дарить себя мужу.

Глупые наивные несбыточные мечты, не имеющие ничего общего с реальной королевской жизнью.

— Странно, что ты не говоришь, что Констанция на меня похожа, — грустно ответила я, смотря в зеркало.

— Что вы, ваше величество! Нет у неё ни вашей стати, ни красоты, — пела рыжеволосая Адамина, и мне было это приятно. Я и сама считала так же, но недооценивать соперницу не собиралась.

Неважно, как выгляжу я или она, пока глаза короля, устремлённые на белокурую деву с каплей голубой крови, светятся счастьем и желанием получить её вожделенное тело.

И пиры, которые Анкильд ранее ненавидел от всей души, стали настолько частыми, что среди знати поговаривали: «Король, победив болезнь, теперь боится спать в темноте и остаться в одиночестве, поэтому ночами напролёт у нас теперь повсюду свет, музыка и танцы».

Мой муж изменился после болезни. Мне даже стало казаться, что он внезапно осознал: жизнь скоротечна даже у королей. Завтра может не наступить. И теперь решил взять у судьбы всё, что мог.