Валяться связанным в кромешной тьме оказалось пыткой. Конечно, моя мучительница Ксантиппа рано или поздно объявится, она уж и так довольно меня истерзала, но ожидание казалось вечностью, мерзкой и унизительной, и оно добавляло к физическим страданиям еще и моральную пытку.

То и дело мне слышались звуки, легкий топоток, тонкое посвистывание. Понадеявшись было на появление людей, я обнаружил, что это крысы: шустрые глянцевитые зверьки вылезали из всех щелей и семенили вдоль стен. «Кажется, эта свора обжор считает меня незваным гостем, а вовсе не угощением», – подумал я, сообразив, что обилие выброшенных на улицу объедков избавит меня от атаки грызунов; тем более что крысы обожают глаза, этот жирный и сочный деликатес, лакомство, которое они выедают у трупов в первую очередь, как и вороны. Но когда один из их банды пощекотал усами мою щиколотку, а потом попробовал ее на зуб, меня передернуло, и мне удалось исторгнуть довольно звучное жужжание; крыса отпрянула, отказалась от своих намерений и побежала оповестить собратьев; те продолжили свою возню, но больше меня не беспокоили.

Знала ли Дафна о моей участи? Подозревала ли, что ее ноги ступают по полу, под которым меня заточили? Мною руководили две цели: убежать от Нуры и защитить Дафну; первая задача исключала вторую. Но в моем сознании выстроилась новая иерархия приоритетов, вытеснив вчерашнюю, когда на меня накатил страх. Теперь Нура отошла на второй план: во-первых, она меня не заметила, а во-вторых, в личине Аспасии она должна прекрасно выходить из любых положений.

По моему плечу скользнул бледный луч; подвал слабо осветился.

Топоча по ступеням, с факелом в руке спускалась Ксантиппа; крысы бросились наутек, и я был бы не прочь последовать их примеру.

Сойдя вниз, она подошла ко мне, наклонив голову: низкий потолок вынуждал ее пригнуться. Я снова удивился, насколько крошечная головка не соответствует массивному телу. Но тотчас же забыл об этой диспропорции, едва Ксантиппа наклонилась ко мне, – так ошеломляло уродство ее лица. В ее обличье не было и намека на правильность, симметрию и гармонию; когда она ко мне обратилась, ее рот задвигался, на спросив разрешения ни у носа, ни у глаз; зрачки пылали гневом, ноздри дрожали, а лоб оставался невозмутимым.

– Нам надо поговорить.

Она зашла мне за спину и развязала узел, удерживавший кляп, попутно выдрав клок моих волос.

– Кричи, никто не услышит. Но советую не орать.

Я отплевался и вдохнул полной грудью.

– Дай воды, пожалуйста.

Она метнула свирепый взгляд, означавший, что я капризничаю, но мою просьбу исполнила. Схватила припрятанный под лестницей кувшин и плеснула мне в рот какого-то пойла.

– Ну что? Господин соблаговолит со мной побеседовать?

Я кивнул.

– Итак, ты изнасиловал мою сестру.

– Нет, Дафна такое сказать не могла.

Она хрюкнула.

– Во всяком случае, я повторяю это на каждом углу.

– Но зачем?

Она пронзила меня удивленным взглядом, не ожидав, что я так легко разгадаю ее жестокие фокусы, которые, впрочем, скоро завели бы ее в тупик. Почувствовав свое преимущество, я осмелел:

– Раз ты любишь Дафну, значит ты желаешь ей счастья. Так знай, что я тоже желаю ей добра.

Моя искренность сбила ее с толку.

– Я люблю Дафну, – продолжил я наступление, – а Дафна любит меня.

– Какое самомнение!

Играя в открытую, я торопил события.

– Ишь какой скорый… Итак, ты говоришь, что Дафна в тебя влюблена? Ей так кажется. Эффект первого раза.

– Может, последнего?

Быстрота моих метких ответов ее раздражала. Когда ее ворчанье утихло, я вставил: