В своем по-монашески строгом номере отеля Ноам общался лишь с горничной и доставщиком пиццы; но у него было и другое окно в мир: не это, пыльное, над парковкой, запруженной старыми «понтиаками», видавшими виды «шевроле», потрепанными «фордами-мустангами» и другими машинами, некогда блистательными и мускулистыми, – нет, у него был подвешенный на стене телевизор.

Стоило его включить, и с экрана лилась лавина образов, звуков, споров, полемик, обвинений, комментариев, и Ноам тотчас оказывался в их плену. Новости летели отовсюду, в считаные минуты он становился свидетелем засухи, повлекшей лесные пожары, и катастрофического наводнения, циклона и антициклона, войны, разгоревшейся за восемь тысяч километров отсюда, и соседских ссор, которые приняли дурной оборот; он был поражен размахом землетрясения, видом недавно найденной мумии и присланной зондом космической фотографии. Никогда прежде мир не присутствовал в жизни человека так явно, как сегодня. Но парадоксальным образом информационный поток лишь усугублял одиночество. Мозгу Ноама было не под силу переварить этот шквал новостей. Слишком многочисленные и разнообразные, они увлекали его на несколько минут, затем утомляли, отупляли и под конец усыпляли. Ему не удавалось сосуществовать с нескончаемой пестрой хроникой этой вселенной – отснятой, смонтированной и озвученной. Либо мир картинок и звуков есть единственная реальность, и тогда Ноам в ней – пустое место; либо это лишь технические и идеологические выкрутасы, и тогда Ноам отменит их и снова станет хозяином своей жизни. Эти две столь разные данности – цифра и живая плоть – были несовместимы.

Ноам чередовал новостные оргии с минутами тишины, когда он ложился на спину и смотрел в потолок или же включал вентилятор, который, казалось, вот-вот взлетит в воздух. На улице стояла жуткая духота. Ступить босой ногой на раскаленный тротуар было невозможно, разве что для счастливых обладателей (какие в этом квартале встречались) желтой ороговелости, потолще копыта, на подошвах.

Описывая свой приход в Афины и вспоминая, как он был озадачен странным политическим режимом, Ноам понимал масштаб пройденного пути. Если верить телевизору, демократия сейчас очень востребована. Она, конечно, сильно изменилась: охватывает большие слои населения, скажем женщин, хотя метеков еще исключает, во всяком случае некоторое время; наконец, демократия считается скорее правом, чем преимуществом. Она теперь преуспела настолько, что служит прикрытием для авторитарных режимов, которые организуют голосование – или его имитацию, – затем подтасовывают результат и называют деспотов избранниками. То есть тоталитарные системы рядятся теперь в демократические одежды.

В дверь постучали. Хозяин отеля спросил, как долго Ноам рассчитывает здесь оставаться, и потребовал заплатить вперед. Ноам пообещал.

Опять хлопоты. У него не было ни гроша. Конечно, он предусмотрительно закопал в прошлые века там и сям кое-какой запас золота и драгоценных камней и мог после очередного возрождения при случае пользоваться им во время путешествий, но он никогда не прятал ценностей в Калифорнии, потому что и не жил здесь прежде, ведь до недавних пор эти края населяли только американские индейцы. Когда он стремительно покинул лофт, увидев, что Нура опять якшается с Дереком, то успел захватить только одежду. Да и что ему было брать с собой? До сих пор он кое-что зарабатывал, мастеря египетские древности. Но теперь?

Надо бы заняться этим снова. Но гранит недешев, к тому же у него нет инструмента, а от работы молотком и зубилом шуму не оберешься. Ему остается простейший метод изготовления фальшивок: делать глиняные таблички с шумерскими текстами. Это не затратно, только глины добыть. Долгие века знание языка Месопотамии было бесполезным, но после 1950-х годов археологи кинулись копать, эксгумировать тела и расшифровывать артефакты этой древней цивилизации, и теперь таблички, испещренные клинописью, будут нарасхват.