— Ты во мне, — произношу одними губами, — во мне.

Мы раскачиваемся очень быстро — и если хоть на мгновение прерваться, то я завизжу, — но надо еще быстрее.

Жаром хрипов и рыков Везувий добирается до моей ушной раковины:

— Ты мне погибель, — толчки усиливаются и ожесточаются, — ты мне… Ты пришла, и посмотри… — Он отплевывается от моих волос и теперь ловит мои выдохи губами. — Ты зовешь меня.

— Везувий, — выдавливаю обрывками и запускаю ногти в кожу на его затылке.

Он сокрушенно закрывает глаза, и мы обоюдно срываемся на стоны, когда член во мне начинает двигаться быстрее и глубже.

— Ты меня во сне преследуешь. Снишься мне, — он вцеловывает каждое слово в меня, а я мотаю головой. — Тебе никто так хорошо не сделает. Надя, никто. Только я.

Везувий шепчет мне это и в шею, и в щеку, и оставляет следы слюны на висках. Я зову его, не в состоянии остановиться.

— Это ведь не сон? Не сон! -- сцепляет он зубы, и я тут же успокаиваю его ладонями.

Свет электролампы над потолком бьет прямо в глаза, но я ничего не вижу, кроме фрагментов смуглой кожи.

— Ты… — совсем бессвязно повторяет он, когда я начинаю хныкать в преддверии вспышки экстаза, — ты… Обопрись. Только я, Надя. Дай мне губы, — шепчет Везувий. — Целуй меня, меня!

Когда все в теле остается выжженным удовольствием, я зажмуриваюсь с такой силой, что пытаюсь ладонью прикрывать еще и веки.

Зубы цепляют кожу моей руки, и, впиваясь укусом в мякоть у моего запястья, Везувий заходится надсадными выдохами и вздрагивает.

— Так хорошо, — вырывается у меня, — приятно.

Мы продолжаем слегка покачиваться, хотя все закончилось. Его губы дергают мои, иногда потягивая мякоть рта вниз и слизывая короткие поцелуи.

Пульс чувствую всем телом, а руки кажутся ватными, когда сжимаю лицо напротив в ладонях.

Везувий не отстраняется, а вдавливает меня в себя сильнее.

— Приятно? — обрывается его голос.

— Невероятно, — шепчу я.

— Невероятно, — кивает он невпопад, и целует меня заторможено и неуверенно. Но еще и ласково, выуживая из моего рта невнятные звуки, больше напоминающие поскуливания.

— Надя, — грудным голосом повторяет Везувий.

Я отзываюсь взглядом, и черные глаза, застывшие и увеличившиеся, словно обнажают какую-то часть его, и осознать умом ее невозможно.

Лишь после короткого поворота головы, он начинает выскальзывать из меня, и я в панике хватаюсь за плечи.

— Надя, — мучительно тихо проговаривает Везувий.

Мой поцелуй не должен быть робким, но по-другому не получается. Со стоном Везувий утягивает меня в водоворот беспамятства — наши губы поедают друг друга, толкаясь и лаская кожу.

— Останусь в тебе. Не могу. Не могу выйти, — неожиданного грубо говорит он.

— Останься, — таким осипшим голосом требую, что сама себя не узнаю.

— Надо. — На мгновение ладони сжимают мои волосы до боли. — Надо. Нет! — практически рявкает он.

Я даже не предпринимаю попытки выпрямиться, когда Везувий отпускает меня. Не вижу, как он поправляет одежду, и не слышу, как открывается дверь.

Его пальцы касаются моей ноги напоследок. Я знаю, что он задерживается на пару секунд, потому что именно столько мое горло беззвучно выдерживает спазм.

Я тоже не закрываю дверь, когда выхожу из переговорной.

Я не оборачиваюсь, когда дохожу до выхода-карусели в начале фойе.

И не оглядываюсь, когда шум улицы детонирует в ушах, обрушиваясь на меня реальностью холодного позднего вечера.

Лед растаял перед парадным входом отеля, но некоторые сугробы намереваются пережить и весну. Оранжевые блики машинных фар перекрывают яркостью неоновые вывески на противоположной стороне проспекта.