— Успокойся! — зачем-то заявляю я.

И мне становится страшно в этот момент. Не потому что смуглое лицо напротив каменеет в убийственно-зловещем выражении, а потому что я уже сама не контролирую собственные слова.

Несу чушь и ересь. И кринж. «Успокойся?». Откуда это взялось в моей голове?

Я не страдаю привычкой указывать другим, как себя чувствовать.

— Успокойся? — почти по слогам повторяет Везувий.

— Нет, — пытаюсь прояснить, — нет, я вовсе не такое имела…

— Успокойся, — опускает Везувий голову и порывисто ее вскидывает. — Ты испортила мои планы на вечер, Помпон, — низкий голос сочится ярой угрозой.

Ой, да он специально явился с барышней, чтобы меня сбить с толку. Верно?

Что-то здесь точно нечисто.

— И ты исправишь то, что ты испортила.

За локоть он меня берет столь основательно, что мои «нет-нет» и последующие объяснения по поводу дурацкого «успокойся» выходят постыдно блеклыми.

Не могу сказать, что он прямо-таки меня тащит, потому что ногами я передвигаю покорно.

Просто… наши руки соприкоснулись, когда он борзо схватил мой локоть, и его тело будто приковало меня к себе.

— Вез… — начинаю я с нервным смешком, но он останавливается у лифта, и разворачивает меня к себе. Прямо так, как мы и «шли», поэтому мы оказываемся чуть ли не нос к носу.

Выражение собранности на лице Родина могло бы напугать меня, но чернота его глаз насыщена многообразием эмоций, словно это гуща кипящего котла, в котором готовится нечто необузданно страшное.

— Молчание, — повелительно хрипит он, и я вынуждена признать, что…

… это единственный раз когда я кого-то беспрекословно слушаюсь.

Такого даже в детстве не случалось.

8. Глава 7 НАДЯ

В номере я незамедлительно устраиваюсь на горчичном атласном диване, уловив момент слабости и промедления от Родина, закрывающего за нами дверь.

Он так тщательно скрывает степень раздражения на мой довольно трусливый побег вглубь комнаты, что мое тело будто наполняется гормонами счастья. Вот эффект прямо как от конфетки.

Великолепно, что мы с Везувием будет часто общаться, ведь я быстро похудею таким образом.

Он небрежно расстегивает манжеты, закусив щеку изнутри со вдохом, а затем вальяжно достает темную бутылку и бокалы из антикварной тумбы-бара с захватывающим рисунком чего-то летящего и струящегося на потертых деревянных дверях.

— Не помешали бы объяснения, почему именно ты агрессивно разыскиваешь помощь своему деду.

— Объяснения? — мои брови сами по себе сдвигаются. — Он — мой дедушка. Какие тут причины?

Движение, при помощи которого он молниеносно вытягивает пробку из бутылки, отзывается во мне содроганием. Будто пробку у меня из грудины вырвали. Становится неуютно даже просто сидеть, но вскочить с места не смогу.

Мой взгляд зачем-то поднимается на лицо Везувия. Его оживленный маскулинный облик искажается лишь на мгновение, когда алый язык льющегося вина касается дна хрустального бокала, но я тут же возвращаю взгляд к руке, сжимающей бутылку.

Я пытаюсь выучить по каким законам живет его тело. Потому что оно однозначно не подчиняется законам, которым подчиняются все остальные.

Невозможно представить, чтобы кто-то сумел чувствовать себя столь напряженно в собственной шкуре и при этом излучал уверенность при каждом вдохе.

Это все его голос, решаю я. Вибрирующий на какой-то аномальной частоте, низкими нотками удобряя чернозем всех несчастных душ, попадающихся на его пути.

А перед удобрением, голос добротно пропахивает чужие мозги плугом подчинения.

— А что он сделал для тебя? — смотрит Везувий на меня коротко. — Конкретно для тебя, а? Огласи список, перечисляй.