Не могу поверить, что я стою тут перед ним и молчу, как язык проглотила.

Неужто свет таким образом тут падает, что его широкоскулое лицо будто потемнело?

— Впрочем, разница между ними невелика, — будто бы продолжает он. — Это все один сорт винограда, это…

— … угу, да, виноград Шираз, — отмираю я.

Хочу еще пару мгновений себе выхватить, поэтому подношу бокал снова к губам. Но во мне словно операционная программа сломалась, только никаких предупреждающих окон не выплывало, и я не могу даже сущую ерунду сделать. Я вообще не знаю, что делать.

Он рассматривает меня всю, круто наклонив голову.

— Не налегай, Помпон, — хрипло указывает Везувий.

Когда он бросает быстрый взгляд в сторону своего бокала, мой шаг вперед, к софе, тянется вечностью.

Я протягиваю ему свой, и вместо того, чтобы полноценно взять бокал в руки, Везувий обхватывает мою ладонь и вливает себе в горло вино при помощи наших соединенных рук.

— Чего ручка дрожит? — вполголоса спрашивает, едва оторвавшись от хрусталя, и моя ладонь дергается…

…. а алые капли уже стекают по его подбородку.

Прямо по чернявому беспорядочному рисунку щетины, потому что от моей нервозности вино выплеснулось.

Он неверующе смеется, качнув головой, и не вытирает капли.

— Если тебе вдруг интересно, — набираю я воздух в легкие, — откуда Помпоны знают про супер пупер сорта винограда, то это потому что мы любим кроссворды.

— Очевидно, — буравит он меня нечитаемым взглядом. — Ага.

Он резко поднимается, опираясь на колени, и я должна сделать шаг назад, но единственное, что я делаю — это издаю невнятный звук.

— По поводу Франции и всего остального, — пытаюсь реабилитироваться и перебарываю нервный смешок. — Я понимаю, это такая наглость…

— Нет-нет, Помпон, о Франции никакого разговора ни этой ночью, ни когда-либо не будет. И я еще никогда не был столь категорически против спасения кого-то, как в случае с твоим драгоценным и заботливым дедушкой.

Он нетерпеливо расстегивает часы и отправляет их пренебрежительным жестом на стеклянный журнальный стол.

Осторожнее, хочу я сказать, иначе разобьешь.

И тогда стрелка остановится.

— Ты мне должна. Мой благородный жест ты не оценила, — от его ухмылки просто некуда деться. — Как ожидаемо. Отработаешь, как мы тогда договорились.

— Когда? — вырывается у меня, и на то, чтобы подавить идиотский панический смех, уходят все силы.

— В галерее, — внезапно расходится Везувий гневом и даже пальцем куда-то в сторону указывает. — Вперед, Помпон. Давай, шаг один, шаг два…

Он останавливается у дверей, за которыми виднеется кровать, и вытянутой рукой очерчивает направление для меня.

Я обхожу журнальный столик, действительно потратив на это два шага. Зачем-то надо идти дальше, остановиться просто невозможно.

В голове формируется пылкая речь о том, что я-то как раз выполнила все условия в галерее. Это Родин даже и не взглянул на меня. Я не обязана это делать снова.

Но, к сожалению, и он не обязан помогать мне попасть во Францию.

Я уговорю Везувия, естественно. А как же иначе? Других вариантов кот наплакал.

Его вытянутая рука — широкая, немного кривоватая ладонь и массивное запястье — будто путеводная звезда.

Мои шаги заканчиваются у подножья высокой кровати. Сапоги вдруг давят, и одежда раздражает грубой тканью, и даже собственная кожа разлазится, будто она оказалась всего лишь костюмом.

Я порывисто оборачиваюсь.

Родин так и остался стоять у дверей в спальню, не последовав за мной.

— Везувий, — зову я, — ты…

Его взгляд вынуждает меня замолчать. Хорошо, что я сделана из чего-то покрепче стекла, иначе я бы треснула и развалилась от напряженно впившегося взора.