– Исайя, ликуй!
Вероника Феликсовна за праздничным чаем в трапезной прочитала целую поэму, правда, небольшую. О том, как матери страдают и радуются одновременно, предавая детей семейной жизни. Маргарита Леонтьевна бегала тут же на своих сухопарых ножках, щелкая фотоаппаратом и скворчала: «Батюшка, благословите, в кадр…». Вика Маратовна сидела и длинно, чуть таинственно, улыбалась. Она одна знала, что уже заказаны билеты на самолет, на Великий Четверг, в аэропорт Бен-Гурион, чтобы вылететь за Благодатным огнем.
На Сретение раннюю обедню служил отец Арсений. Служил с особенным настроем: любимый праздник, годовщина! И все казалось ему, что на клиросе народу больше обычного. И будто Сонин голос: тихий такой, маленький. Вот там, у окошка, она и стоит.
Так бы и закончилась чуть грустная повесть о мелкой Сошке, если бы отец Арсений после панихиды не отправился в нижний храм венчать молодую пару, и среди голосов певчих вдруг ему почудился снова голос Сони Гончаровой:
– Исайя, ликуй!
Великая Суббота. Хроника четырех дней
Церковь в осени. Фото А. Петренко.
>Длинные предисловия не нужны нигде, никому и никогда. Но сами по себе предисловия полезны. Человеческие судьбы напоминают бездну. Бездну бездн, пропасть пропастей. Пропасть одной судьбы. Тем яснее свет и тени отдельно взятой, как свеча, жизни. На каждой судьбе – роковая стертость от наждачной бумаги-времени. Душа кружится и мечется, как примятый мотылек: ей до смерти страшно. Но коснулось темени ее легкое дыхание, и расправились крылышки. Божие дыхание – нечаянно пришло. Пусть ненадолго. Без него – ни вещи не возможно. Принято считать так: дом – тело, душа – жилица. Но ведь Отечество Небесное – тоже дом.
Вступление
Покровский женский монастырь. Суздаль. Автор фото неизвестен.
Обе истории, записанные ниже, рассказал Мыкалка. Мыкалка высок ростом, похож на учителя-пенсионера и всегда легко одет. Сколько ему лет: семьдесят или девяносто, никто не знает. Любит бывать в гостях у прихожан. Кто он: дурака валяет, или же настоящий блаженный, сказать трудно.
Мыкалка седой-преседой. Про таких говорили: как лунь. Он и есть – птица лунь. Сухой, острый и длинный. Любит детей, дарит им сладости и понимает толк в детских играх, порой очень причудливых. Дети, что непонятно, тоже любят Мыкалку. С взрослыми прихожанами Мыкалка разговаривает несколько свысока, почтительно растягивая слова, вытянув прикрытый жидкой растительностью ротик, чуть кося белесым глазом.
Мыкалка всегда поет. Как заштатный артист, фальшивым голосом, но приятно. С ним постоянно что-то происходит, какие-то житейские нелепости. Потому и прозвали – Мыкалка. На самом деле зовут его Александр Васильевич.
Однажы пришел в храм весь мокрый. Постоял, вздохнул и сказал: мне стыдно! Затем вышел немедленно. И мерз всю долгую всенощную службу: стоял возле входа в храм, исправно клал поклоны, громко молился, собрав возле себя всех приходских детей. Дети незлобно глумились над ним, но не уходили со двора.
Знакомство мое с Мыкалкой состоялось так. После всенощной присел на скамейку, где я вместе с другими прихожанами отдыхала:
– Здравствуй, Божия душа! Я фарисей.
Внешнему его виду можно по-хорошему удивиться: на Мыкалке чистенькая, чуть только полинявшая рубашечка в мелкий розовый горошек. Прозрачная: видно переплетение ниток, а все же вид приличный. Когда он стирать успевает? Или на Мыкалке одежда сама собой моется?
Летом, накануне всенощной, подворье кажется пустым. Ни прихожан, ни церковных служащих пока видно не было. Мыкалка ходил кругами возле храма, раскатисто полоскал горло и, прополоскав, пел: