Пригородные поезда Стеша любила. Особенно при хорошей погоде и в любимом направлении. Вот за окном показались обаятельные желтенькие стеночки в районе Яузы. Во время пути Стеша так хорошо высыпалась за короткое время, как не получалось дома. Вот позади Мытищенский рынок; отшумел. Правило вычитано: частью с утра в метро, частью на работе – можно и поспать. Ради поста правило читалось шепотом, стоя и с положенными поклонами. Не в пост такая строгость находила только по вдохновению. И ноги, и возраст – не юность. Хотя к ней часто обращались: девочка!

Н.Н. Дубовской. Троице-Сергиева лавра. 1917

Стеша надеялась на обычное мирное путешествие. Не тут-то было. Где-то за Пушкиным неожиданно проснулась оттого, что в груди заныло тягучее погребальное песнопение – мудрое и глубокое. Грустное, но очень привлекательное, так что не оторваться: так бы и слушала. Стало зябко, мрачно. Бархатные остроконечные ели за Софрино сгорбились под внезапным тяжелым мартовским снегом. Стеша долго не грустила: по обычной человеческой изменчивости. Подумаешь, снег пошел! И верно: за Хотьково над лебедиными покровами поверх израненной земли заиграло ясное солнышко. Однако смуток остался. Стеша до самого Посада вспоминала будто вышедшие из памяти моменты. Мучительные, невыносимые, напрасные и неминуемые.

Запах железной дороги оседает на самом дне памяти, и его оттуда ничем никогда не вывести. Он не растворяется ни в благоуханной радости, ни в смрадной злобе. Ни один парфюмер не сможет изобразить нечто подобное. Запах зимней железной дороги – явление неземное. Особенно, если идет снег. От дуновения с рельсов и шпал смешался весь мир: железо, лес, снег.

Внутреннее убранство Троицкого собора. Иллюстрация к книге «Путеводитель из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру». 1856.

Ей все нравилось в Сергиевой Лавре: и убранство, и полумрак, и трогательно неправильное пение

Смешались в пестрый и однообразный поток еда, вино, слезы, даже звуки – человеческого голоса и ангелов, охраняющих человеческую жизнь. Самый страшный – а что такого страшного в слове страшный? – запах. Нечто близкое к святыне, именно к святыне. Человеческая жизнь – тоже дорога.

В Посаде Стеша вновь почувствовала себя оживленной и полной сил. Замерзнув, поняла, что оделась несколько легче, чем следовало. Не беда! Холод прогнать можно! Глоток горячего привокзального чаю с тайной молитвой к Преподобному Сергию и хрустящим пирожком – согрели. До Лавры Стеша долетела мигом. Она уже научилась креститься при виде куполов и святых изображений незаметно, не привлекая внимания окружающих. Но всегда следила, чтобы крестное знамение было полным.

Под гору – бегом, в гору – с усилием. Вот и знаменитый переход. После – ступеньки: сосчитать бы! Из нищих – только окаянные остались. Но мелочи нет – все равно. У входа необычно для будней пусто. Сразу видно, что пост начался. Служба уже идет, но Троицкий собор еще открыт. Обычно с началом вечернего богослужения дверь в Троицкий запирается. Но сейчас – Пост, седьмой час вечера. В Троицком – как днем: молебен, свечи, даже дверь в Серапионову палату отперта. Стеша приложилась к мощам. Так бы тут и осталась! Затем поспешила в Трапезный храм. Ей все нравилось в Сергиевой Лавре: и убранство, и полумрак, и трогательно неправильное пение.

Вид человеческого горя не казался здесь мерзким. Особенно запомнилась ей Пасха. Единственный раз была в Троицком, у Преподобного, на Пасху. Такого утешения, кажется, и не видела она больше. Чувствовала себя чистой и белой, легкой, летучей. Роковая волна народу чуть не растерла – как нож прорезает кусок шоколадного масла – молодого монаха, раздающего теплоту. Но, повинуясь движению его руки, все отступили, стараясь построиться по линии, гуськом. Всем хватило места. А какая была теплота вкусная! Не успевали ведра подносить. О лаврских просфорах и артосах можно целую книгу кулинарную написать. Таких пышных и вкусных ломтей в Москве нет.