Стеша стояла оцепенев: Борис Борисович был голос ее юности. Она не то, чтобы любила его, но некоторые песни казались ей близкими. И вот он здесь. А отец Игнатий его не исповедует. Стеша побледнела: нахлынули волны воспоминаний, и все такая глупость! Щеки предательски вспыхнули. Стеша, вздохнув, вышла из храма. Ну не автограф же просить у Бориса Борисовича!

Отец Игнатий внезапно оказался рядом, окруженный небольшим кагальцем, состоящим, в основном, из дам. Видимо, спешил на требу. Стеша, прорываясь сквозь толпу, попыталась получить благословение. И вдруг:

– Возьми. Я спрашивал – твой размер.

Пакет с сапогами. Откуда? И размер даже Батюшка узнал, а как?

Стеша поняла, что надо предпринять в ответ на сапоги. Чтобы искупить вину. Хотя не смогла перебороть любопытства и, едва вошла в дом, начала мерить сапоги. Сапоги оказались новые, модные. Лишь чуть поношенные. Лицо горело – Стеша с трудом мирилась с тем, что виновата. Схватив квиточек, помчалась на почту, получила деньги и купила на все букет белых роз.

Любимые цветы отца Игнатия. Трепетные, прохладные, острые, с глубокой таинственной зеленью широких, увенчанных изящной резьбой, листьев.

На следующий день приходился праздник «Всех Скорбящих Радости». Накануне отец Игнатий исповедовал. Необъяснима привлекательность не выделенных красным церковных праздников, о которых знает весь православный люд. Малый престол – кажется, так называются они. Стеша появилась к самому началу утренней. В темноте все же сумела разобрать, что народу полно. Вереница душ бурлила, начинаясь у дверей. Стеша и не надеялась попасть к исповеди нынче. Но вдруг:

– Стефанида!

Икона Божией Матери «Всех скорбящих радость с грошиками». XIX–XX вв. Лондон, Британский музей.

На следующий день приходился праздник «Всех Скорбящих Радости»

Стеша, высоко подняв розы, пробралась к аналою, помолилась и подошла под разрешительную молитву, едва успев набормотать свои прегрешения. Отец Игнатий, нарядный, в новой бирюзовой, сверкающей серебром епитрахили, спросил:

– У вас день рождения?

Похоже, что день рожденья нынче у отца Игнатия.

– Нет. Цветы – Божией Матери.

Крещение Господне. Фреска в Киево-Печерской лавре. Фото С. Камшилина.

Мир украшался памятью об изначальном – о Небесном Доме

Батюшка благосклонно кивнул и, аккуратно приняв букет, отдал его церковнице Анне, которая вдруг оказалась рядом с аналоем.

– Сапоги подошли?

Стеша встрепенулась.

– Отченька, благодарю вас!

Помолчав, Батюшка предупредительно нахмурился.

– С покойницы.

Стеше в такой день плохого настроения никак не хотелось.

– Не страшно. Я виновата. Позвольте их отдать.

Дернув епитрахиль за пуговку, отец Игнатий вздохнул.

– Нет уж, носи. Как память. Каемся?

– Каемся!

И на Стешу опустилась примиряющая тишина.

Отец Игнатий смотрел куда-то мимо. Лица не было видно.

– Хоть сапоги подарил, – словно про себя сказал отец Игнатий.

Последнюю песню канона дочитали. Стеша особенно любила повечерие. Долгое, подобное плаванию по ночной реке, теплой и до жути глубокой: как бы не упасть. Говорят, бывают реки, где вода – как парное молоко. Отплытие: с нами – Бог! Волны псаломских слов, не пропустить бы мимо. Середина: где же двери милосердия? Зарницы таинственных славянских корней. Уже и берег близко: Господи Сил, никогда не оставляй нас! Вот так бы жить.

Постепенно зыбкая гладь душевного мира покрывалась землицей. Стеша старательно клала поклоны, а иногда повторяла слова молений – одними губами. Лаврское пение помогало молитве и даже учило молиться. Видимый, такой тяжелый мир украшался памятью об изначальном – о Небесном Доме.