– Петушок, петушок, золотой гребешок!

В.И. Суриков. Юродивый, сидящий на снегу. 1885.

Мыкалка седой-преседой. Про таких говорили: как лунь. Он и есть – птица лунь

Напевая, Мыкалка оказался напротив царского, главного, входа. Бережно опустился на колени, держа стакан. Затем положил смиренный поклон. Затем встал, вздыхая – стакан не расплескался, – и продолжил свой странный обход.

Можно было ожидать, что матушка Ольга, пожилая монахиня, у которой известное чутье на Мыкалкины выходки, выйдет и прогонит непрошеного певца. Но и матушки Ольги не было поблизости. Так что Мыкалка за вокальные упражнения выговора не получил. Пел он старательно: почти как певчие.

Тягучая золотистая тишина казалась вечной. Прозрачные кисти лучей окружали землю легкой дымкой: готовили к ночному холоду.

Внезапно, почти бесшумно из двери настоятельского домика показалась тень; гравий чуть хрустнул. Худющий и длинный отец настоятель, мелькнув по краю двора, одному ему доступным входом проникнул в храм. Мыкалка словно не видел его. Однако, закончив, наконец, полоскание, авторитетно высказался:

– Вот до чего довели отца настоятеля! Во своем владении ходит аки вор.

Мыкалка был не совсем не прав: за отцом Игнатием охотилась вся Москва и чуть ли не вся Россия. В последнее время Батюшка спасался от набегов паствы в алтаре. Почти не выходил оттуда во время службы. Говорят, даже спал в алтаре.

Мыкалка сел рядом: ситчик под кожаной безрукавочкой и белесое лицо: глаза. Прикрытые дрябловатыми веками, блеклые, но с белоснежными белками. Что, говорят, признак недюжинного здоровья. В Мыкалкины-то годы!

Тут-то обрушилась водопадом нижезаписанная повесть.

Мыкалка поведал ее как-то очень скоро; так и не знаю, почему рассказанное запечатлелось в моей памяти. Однако.

Бобренев монастырь. Коломна. Фото Д. Ометсинского.

Повесть началась нынешним Великим Постом и закончилась новосельем героев. Правда, героев в повести больше, чем двое, да и описанные приметы времени соответствуют теперь уже прошлому (повесть писалась мною не один месяц). Пишущий не может не отстать от времени. Но и обгоняет свое время, намечая перспективу грядущего. Как бы простым карандашом.

Пробуждение ото сна не всегда напоминает музыку. И уж совсем не похоже на будильник. В нем бездна трепета, как перед броском в холодную воду, как в замирании на верхней ступеньке, с которой вдруг удивительным образом открывается крыша. С которой виден весь город… и небо.

Стеша спешила: слишком мало времени, чтобы добраться с Пятницкой, где в небольшом особнячке, по определенным дням и часам, начинались и заканчивались ее трудовые будни – спешила на Ярославский вокзал. Чтобы успеть взять билет и сесть в электричку, обозначенную в расписании числом 661, отправляющуюся в 16:08 до Сергиева Посада.

Стеша могла не успеть к началу первого постового вечернего богослужения и потому волновалась. Денек выдался замечательный: небо с легкими кружевными тучками, солнце медовое. Начало поста совпадало с романовскими числами, как про себя называла Стеша дни начала марта. Приобретенные несколько лет назад, романовские дни виделись Стеше чем-то вроде драгоценностей: надеваешь не каждый день.

Толпа у билетной кассы: за последние несколько лет возродились очереди и вместе с ними – странные привычки. Похожие на те, которые видела Стеша, когда была ребенком. Изменились турникеты, стали другими билеты. Стеша, наконец, вытащила из мерцающей пасти мелованный, тонкий листочек. Просто лепесток цветка! Машина заморгала зеленым глазом: проходи. Стеша билетики в Лавру хранит. Дома вложит и нынешний билетик в крупный том недавно приобретенной книги. Хорошие закладки получаются! Словно бы освященные. Греза, конечно, но ведь добрая греза-то.