Юля замерла, похлопала ресницами. Круглыми глазами растерянно уставилась на шутника. Представила.
И вдруг начала неудержимо, до слёз хохотать. Успокаивалась, бессильно закрывала лицо руками.
И снова неподвластный смех вырывался наружу. Было стыдно, но остановиться не могла. Это нервное. Наверно, смешинка в рот попала.
Впервые за всё время заточенья она смеялась. Впервые за всё время знакомства повеселевший Георгий увидел, как она смеётся.
Он сидел с невозмутимым видом, иронично поблёскивая глазами.
По-чёрному завидовал и злился на того малахольного идиота, который полностью оккупировал сердце наивной девушки.

То, что Юле, наконец, удалось найти слабое место неприятеля и ранить нежное самолюбие горячего мачо, живительным и вдохновляющим бальзамом освежало униженную душу пленницы.
Она даже полюбила и кровожадно ждала то время, когда тюремщик хотел узнать новые детали священной любви. Любви с большой, с огромной буквы!
И заранее продумывала и готовила невероятные рассказы. Зачастую приукрашая их и слегка… совсем чуть-чуть… хм… иногда основательно искажая действительность.
Оправдываясь перед собой, что врала с самой благой целью. Во имя того, чтобы всё звучало красиво и поэтично. И до презренного врага дошло, насколько лично он ничтожен и комичен.
Иногда, увлекшись выдуманной повестью, настолько переходила границы реальности, что ахала над сногсшибательными виражами собственной фантазии.
Но остановиться уже не могла и запальчиво упорствовала на своей сказке. Больше всего раздражалась от того, что Георг не возражал, не указывал на нелепые и очевидные нестыковки. А с ухмылкой поддакивал, выразительно округляя наглые глаза, и тихо, язвительно покачивал головой.
Весь его ехидный вид демонстрировал: «Охо-хо девонька… Сама-то соображаешь, что несёшь?»
Однако не прерывал, не ловил на очевидных ляпах, как делал, когда повествовала о детстве и о жизни в Москве. Просто красноречиво смотрел. Откровенно хитрым взором, будто знал правду.

Юля, запутавшись, замолкала. Хихикнув, смущённо опускала голову, удивляясь и переваривая ту нелепицу, которую только что лично наговорила.
Косилась на верного и бдительного слушателя, натыкалась на преувеличенно почтительный взгляд.
Недовольно фыркала и лихорадочно соображала, как бы поизящней выйти из нагромождённой несуразицы.

А Георг, победно хохотнув, хлопал ладонями по ногам.
Подбадривал:
– Давай, давай! Рассказывай. Я тебе верю, верю… – с такой интонацией, что становилось ясно: он попросту издевался.
И только у неё получалось кое-как вытащить разваливающуюся легенду на правдоподобный сюжет, как этот дремучий мужлан снова умудрялся испоганить упоительную басню дурацким вопросом:
– Он что, импотент?

Юля, в очередной раз теряя мысль и сбиваясь с красивого последовательного изложения, задыхалась от гнева:
– Нет! Почему вы так решили?
– Ну… – с равнодушным и совершенно невинным видом рассуждал Георг, пожимая плечами и параллельно занимаясь своим делом: – Как можно не хотеть такую девушку? Он слепец? Встречаться несколько лет и оставить девственницей. Какой-то вымирающий вид мужчины. Мало кто так сможет. Тебе страшно повезло натолкнуться на редкую исчезающую особь, – и лукаво покосился на неё.

– Вы… Вы просто не умеете любить! Не умеете любить по-человечески. Так, когда человек дорог и его желания выше твоих. Вам это не дано, – заикаясь от возмущения, зло и пафосно отрезала Юля.

– У-у... – неопределённо промычал Георг. – Вот оно что. Вот в чём дело. Не дано, значит, мне. Забыл совсем – я ведь зверь, животное.