Как скользил по ногам, груди. Странно, настораживающе задерживался на губах. Прищуривался, пряча пугающий блеск в зрачках, проглатывал слюну.
Внутри девушки всё сжималось, хотелось скинуть взгляд, воздвигнуть высокую непроницаемую стену. Едва сдерживалась, чтобы ни одёрнуть, ни состроить злобную гримасу: что уставился?

Вечерние беседы, ставшие ежедневными и так нравящиеся Георгию, она научилась терпеть.
Теперь они нравились и ей.
В верхней части дома было тепло, светло. Уютно потрескивали дрова в печи, на краю плиты томилась и побрякивала крышкой кастрюлька, бурлил чайник. Пространство пропитывалось густым запахом готовящейся еды. Фоном звучала лёгкая музыка.
Хозяин не глядел на Юлю, занимался делами. Или, беззаботно развалившись в кресле, закидывал мощные ноги сразу на два пуфика, смотрел комедии и громко хохотал.
От безмятежности и высокой температуры клонило в сон, напряжение уходило. Всё обволакивало ощущением спокойствия и безопасности. Забывалось, что находилась в неволе.

После ужина, сытого и довольного, как кота, Георга тянуло на диалоги.
С внутренним недовольством пленница признала: в его компании забывалась скука. Он был хорошим рассказчиком и замечательным слушателем.
Льстил искренний интерес, с которым он выслушивал выдуманные байки и реальные истории. Она испытывала желчное удовольствие, понимая, что он ревновал Юлю к её незаурядному возлюбленному.
Девушка всё чаще засиживалась наверху допоздна и не торопилась спускаться в подвал.
Пока не замечала, что взгляд тюремщика из расслабленно-доброжелательного менялся. На пугающий, приценивающийся. Подёргивался мечтательной поволокой и тихо скользил по ней.

Она тотчас прерывала откровения и устремлялась в своё прохладное, но надёжное убежище.
Несколько раз, когда проходила мимо, Георг ловил её за руку, осторожно притягивал к себе поближе, но не допускал соприкосновения телами.
Его лицо было выжидающе-нежным, мелькало что-то похожее на безмолвный вопрос... мольбу?
По Юле протестом проходила волна брезгливости, которую не могла и не старалась сдерживать. Каменела, с отвращением и страхом отворачивалась.
Подержав за ладонь несколько секунд, пристально и грустно изучая отражающиеся на лице эмоции, Георг с разочарованным вздохом отпускал её.

Похоже, его нестерпимо влекло задеть... приласкать узницу?
Она с трудом переносила неприятную причуду тюремщика в порыве чувств мягко брать за пальцы или короткими круговыми движениями гладить её по кисти. Долго не могла избавиться от ощущения этого прикосновения. Казалось, оно оставило липкую несмываемую грязь на коже.
В ванной старательно, с мылом до красноты оттирала руку, к которой он притрагивался.

Свои вещи Юля стирала вручную. Отдельно от его шмоток. Чтобы даже в машинке они не соприкасались, не перемешивались. Чтобы вода с чужих тряпок не оставила ни одной капли на её белье.
Передёргивало, когда закидывала ношеную, сохранившую душок мужского тела одежду и пользованные постельные принадлежности в барабан. Запах Георгия с того страшного дня намертво въелся в память. Его хотелось выскрести, забыть.
А он возмутительно проникал в ноздри, заполнял лёгкие, запечатывался в мозгу.
Нашла выход: научилась забрасывать хозяйское барахло ловко, не касаясь руками. При помощи ноги и двух палочек, как в китайской кухне.
Морщась и пряча нос в воротник. Ни одной молекулы врага не пропустить в себя!

Георг случайно увидел, какие невероятные манипуляции Юля совершала при подготовке стирки.
Остановился в недоумении. Брови удивлённо поползли вверх.