Но, столкнувшись с его твердолобым упрямством, поняла, что препираться с ним так же бесполезно, как с каменной стеной.
Тогда как демонстрацию несогласия, специально начала выбирать самую страшную и нелепую одежду, но толстую и тёплую.
«Как желает господин! Любой ваш каприз: слушаю и повинуюсь!»
Благо среди старческих балахонов затерялось несколько ярких горнолыжных брюк.
Подпоясывала колыхающиеся вокруг фигуры одеяния ядовито-оранжевым шарфом с фиолетовыми и зелёными полосами.
Натягивала огромные спортивные штаны жёлтого цвета, подворачивала длинные штанины. Заправляла курточку внутрь, лямки перекидывала через плечи.
И с невозмутимым видом вызывающе пузатым колобком выкатывалась из комнаты.
«Пусть хавает и наслаждается клоунским обличием!»

В ожидании команды на выход, Юля, трепеща от удовольствия и едва сдерживая ликование от удавшейся мести, косилась на тюремщика.
От очередного попугайского облачения Георг замирал, одноразово всхлипывал. Слишком резко отворачивался, странно похрюкивая. Плечи дёргались.
Она подозрительно прищуривалась: «Он что ржёт втихушку?»
Нет. В прихожую являлся собранный, с каменным лицом и блестящими глазами.
Свысока окидывал ироничным взором, тяжело вздыхал. Обходил её бочком и толкал дверь, открывая настежь. Уголки его губ вздрагивали.
Кипел, наверное, от ярости? Да?
Пленница злорадствовала: «Любуйся! Именно для тебя, исключительно для тебя такая эстетика и предназначена. Ещё не то напялю. Наслаждайся».

Из головного убора в глубинах шкафа нашёлся только серый колючий платок, который Юля категорически отказывалась надевать.
В Москве она всю зиму щеголяла без шапки, пользуясь в случае необходимости, капюшоном.
Георгий, насмешливо обозрев следующий дурацкий наряд, царственно кивнул, одобряя его. Недовольно и грозно поинтересовался:
– Не понял. Снизу всё хорошо утеплила. А что вверху? Почему без головного убора?

То робкие, то горячие просьбы не помогли. Не то что не стал спорить, даже не выслушал её объяснения. Просто молча принёс ненавистный платок, своими руками накинул на волосы и стянул тугим узлом сзади. Развернул лицом к себе, деловито и критически оценивая содеянное.
Пленница пару секунд пободалась, скидывая уродливую тряпку, но мужчина стиснул так крепко, что пискнула и сдалась.
Тело от его мёртвой хватки оцепенело. Вернулось парализующее ощущение абсолютной беспомощности, охватившее в страшное утро, которое разделило её жизнь.
Юля сверкнула обиженными взглядом. Сникла, низко опустила голову. Задышала часто и глубоко, отчаянно сдерживая бессильные слёзы.
Хотелось, чтобы волосы оставались свободными. Без подчинения чужому диктату. Это роднило и символически связывало с былой независимостью.

Георг непонимающе посмотрел на задрожавшие и по-детски выпятившиеся губы. Несчастные глаза, переполненные готовыми брызнуть солёными каплями. И… расстроился.
Смущённо и озадаченно потёр небритый подбородок.
Добрым, успокаивающим голосом, как ребёнка, начал уговаривать:
– Холодно уже. Простынешь. Здесь очень сильные ветра. Я не заставляю носить платок постоянно. Только на улице. Пусть колючий, не маленькая, потерпи. Зато тёплый и тебя не продует.

Усмехнулся язвительно, подмигнул и уверенно подытожил:
– Самое главное – в таком весёленьком наряде пропадёт желание сбежать.

И обалдело развёл руками, наткнувшись на брошенный исподлобья ёжистый взгляд, откровенно предупредивший его: «Ха! Ты меня ещё не знаешь. Кого такая мелочь может остановить?»

В комнате наверху находилось большое зеркало. От пола до потолка по размеру живших когда-то в доме высокорослых людей.