Только не смогли.

Я вцепилась в него, как утопающий в последнюю соломинку. Или это Куся проявил неожиданный патриотизм, вдруг возлюбив меня всей душой и особенно когтями, и не пожелал расставаться? Уже не вспомню.

Потом, кажется, в полутьме метались тени - кто-то двигался туда-сюда. Много позже я догадалась, что это хозяева дома проявляли гостеприимство, освобождая мне каморку под лестницей. Она стала моей берлогой, убежищем и неприступной крепостью.

В тот вечер я шагнула в тёмный зев комнатушки, закрыла за собой хлипкую створку, не думая ни о чём.

И легла.

И не заметила даже, что постель не имела ни простыни, ни подушки, ни одеяла, что тоненький тюфячок, больше похожий на свёрнутое в несколько раз покрывало, пыльный, словно последние пять лет служил половиком у входной двери. Не вспомнила, что ела последний раз ещё на фестивале - один чебурек с Кусимиром пополам. Не чувствовала жажды.

Ни холода. Ни усталости.

Всё было неважно.

В голове было крошево мыслей и образов, и ни одного целого, внятного кусочка.

И я отложила всё на потом. На завтра. На когда-нибудь.

Я пролежала в своей норке, в уголке, свернувшись в комочек, и ни о чём не думая, долго.

Есть не хотелось и не моглось, в туалет, оказавшимся обычной выгребной ямой в конце огорода, увенчанной деревянной щелястой будкой, ходилось редко. Спать не получалось - сон не шёл, а сознание ныряло в какое-то безвременье, и я зависала в вакууме, в котором хотя бы боль от потери всего того, что с таким трудом стало моим миром там, в покинутом Красном Партизане, была не такой сильной.

К жизни меня вернул Кусимир. Как и тогда, когда ушла мама, так и сейчас, когда от меня ушёл весь мой мир. Голодный кот орал низко, утробно, как-то очень глубинно, будто это был не он вовсе - пять кило живого веса, а сплошной изголодавшийся желудок.

И я, вняв укорам совести, очнулась, осмотрелась, встала со своей пыльной лежанки.

И шаря в кухне, думала о том, что всё это повторение неслучайно. И нужно его использовать. Нужно прожить это по-другому.

Когда уехала мама, я так же, полная горя от утраты, от страха перед будущим, от ощущения своей ненужности, свернувшись калачиком, лежала на кровати без простыни, в комнате, полной ящиков и коробок. Так же впадала в безвременье, в стремлении уменьшить боль. И лежала, наверное, долго. Не помню.

И на вопли кота не обращала внимания.

Я не обращала. А новые соседи даже очень обращали.

Или Кусимир орал слишком громко.

Или очень мерзко.

Или очень долго.

Но когда его вою стал вторить бешеный стук в дверь, я сползла со своего лежбища и поплелась открывать.

- Я Марина, живу тут, за стеной, - в коридоре стояла кругленькая девушка постарше меня и показывала пальцем в сторону. - У тебя кто-то плачет, и я подумала, может, помощь нужна?

Я слабо покачала головой - нет, не нужна, оставьте меня одну, уйдите все!

Но вопль смертельно раненного Кусимира, раненого, без сомнения, голодом и сразу во все жизненно важные органы, перечеркнул мои слабые попытки спрятаться, закуклившись в своём горе.

Марина, движимая благородным желанием спасти от голодной смерти несчастную тварь (подозреваю, просверлившую ей мозг своими воплями даже через стену), вытащила меня из дому, рассказала, что я теперь живу в пригороде, в посёлке Красный Партизан, где остановка транспорта и как добраться до города, показала ближайший магазин, помогла закупиться продуктами (в основном кошачьим кормом, что подтверждало мои подозрения про просверлённый через стену мозг) и даже (о благороднейшая из просверлённых женщин!) помогла дотащить до моей квартиры покупки.