Несколько дней я боялась высунуться из квартиры - мне было страшно в том новом, незнакомом мире, где я вдруг очутилась. Я не хотела здесь жить, мне всё здесь не нравилось, всё вызывало протест и неприятие.

Из старого дома в центре моего любимого Белого Города, из квартиры с высокими потолками, с лепниной, где окна выходили в тенистый двор, где мебель была дорогой и красивой, а шторы - самыми модными, я переселилась в какую-то дыру.

Посёлок за чертой города, автобусы два раза в час, пятый - верхний - этаж с затёкшим потолком, затёртые, давно неновые обои, старенькая мебель, прихожая, совмещённая с кухней, и не менее совмещённый сам с собой санузел, длинный и тёмный обшарпанный коридор подъезда с бесконечными дверями по одну и другую сторону, вечно подвыпившие мужики на лавочке у подъезда...

А, да. Ещё же море. Из окна видно. Романтика! Особенно зимой, продуваемой штормовыми ветрами насквозь.

А ещё... Я была одна.

Совсем одна!

Не считая Кусимира.

Папе я позвонила не сразу. Только когда смогла не реветь взахлёб от одного только воспоминания о мамином прощальном взгляде.

- Привет, - сказала, выдавливая улыбку.

Отец обрадованно поздоровался и накинулся с вопросами:

- Ну как? Как каникулы?

- Хорошо, - я улыбнулась ещё раз.

У меня была давняя тайная надежда, что отец позовёт меня к себе. Глупо, я знаю. Не маленькая уже, но всё равно наделась, что он скажет: «Заинька, а давай к нам, а? На каникулы. Леночке тяжеловато с двумя, а ты бы и мир посмотрела, и с братишкой повозилась, и помогла бы. А?» И чтобы улыбнулся.

Засыпая, я всегда представляла этот разговор. До мельчайших подробностей, до интонации, до морщинок вокруг глаз, что собирались на лице отца от улыбки. И что отвечу да, готовая пешком идти в далёкий край. И каждый раз, набирая отца по скайпу и ожидая его ответа, замирала - а вдруг именно сегодня?!

Но он говорил о чём угодно - как у Сашеньки режется зубик, как Аринка научилась говорить «р», как у них с погодой, как на работе, - но никогда о том, что хочет пригласить меня к себе.

- Поступила. Оригиналы отдали, - похвасталась несмело.

Уже не ждала. Уже не верила. Просто смотрела на отца и понимала, что чуда не случится, - он меня не позовёт. После того, что сделала мама, я уже не верила в чудеса.

На глаза навернулись слёзы.

- Умница! Какая же ты у меня умница! - отец, правда, радовался. - Я всегда знал, что ты с лёгкостью добьёшься успеха!

Да, я такая. С лёгкостью... Успеха...

- Заинька, что такое? У тебя что-то случилось?

То ли слёзы мои заметил, то ли слишком уж дрожали губы в бледной улыбке. А, может, заметил, что интерьер сильно изменился?

Я только пожала плечом: говорить сейчас значило разреветься. А я не хотела. Что он может сделать из своего Забайкальска?

И я отрицательно покрутила головой, волосы хлестнули по лицу, давая возможность под благовидным предлогом вытереть глаза.

- Мама как? Тоже рада? - пытался распространить свою радость отец на всю нашу давно не существующую семью.

Я опустила глаза. Может, так меньше заметны будут слёзы, что всё же непослушно катились по щекам?

Рада ли была мама? Да, наверное, рада. Ведь это развязало ей руки. И я кивнула, пытаясь спрятаться за волосами, упавшими на лицо. Предательский шмыг мокрого носа выдал меня с головой.

- Зоя? - Отец был чутким человеком, и мне не удалось скрыть свои слёзы. - Что случилось, Зоя?

Я глянула на него мокрыми глазами.

- Мама уехала. Привезла меня в Красный Партизан и уехала, - я всё же разревелась. Позорно, по-детски. Взахлёб.

Отец, слушая меня, выглядел разгневанным и злым.