Я невольно ёжусь и обхватываю себя за плечи. Мотаю головой: не готова делиться столь негативным воспоминаниями с незнакомым по сути человеком.

– Глеб, – говорю искренне, – я благодарна вам за то, что вы меня поймали. Сейчас бы меня, наверное, собирали по кусочкам. Но, извините, от обеда откажусь. И вообще – хотела бы поскорее оказаться дома.

– Нет, – резко заявляет он, – сначала ты всё расскажешь  мне и напишешь заявление в полицию. Потому что если ты убегала от того, о ком я думаю, то эту мразь давно уже пора вывести на чистую воду…

– А как-нибудь без меня нельзя? – пытаюсь пройти, но Глеб довольно грубо хватает меня за запястье и останавливает. Сейчас и следа нет от того романтичного мужчины, который целовал мне руку.

– Нельзя, – отрезает он. – Эти мрази потому и процветают, что их не хотят наказать. Ты сама потакаешь ему таким поведением.

– Пусть так, – взвиваюсь я. – Но, во-первых, отпустите меня, потому что вы делаете мне больно, – хватка на моём запястье тут же ослабевает, – а во-вторых, позвольте мне самой решать, что делать, а что – нет. Полагаете, вы ведёте себя лучше, когда хватаете первую попавшуюся девицу и сразу же требуете выйти за вас замуж?

– Не лучше, значит, – недобро сощуривается он. – Хорошо. Тогда, моя сладкая, ты нарвалась.

– О чём это вы? – не понимаю и невольно пячусь от него.

– А вот об этом, – он хватает меня, одной рукой обивает талию, другой  – перехватывает запястье (я намеревалась врезать ему!). Держит не больно, но достаточно чувствительно, чтобы понять, кто здесь главный. Наклоняется и впивается в мой приоткрытый от такой наглости рот жёстким собственническим поцелуем…

Мне надо вырваться, врезать ему, позвать на помощь… Но – как в бульварных романчиках – моё тело предаёт меня. Оно льнёт к мужчине, подчиняясь силе и власти, оно тает и растекается лужицей.

Меня целуют без всякой нежности. Просто пленяя мой рот, беря его, покоряя, захватывая… Это почти пошло. И, при этом, так нужно мне. До трепета натянутой струной. До нехватки воздуха.

Разум вопит, бьётся, требует наказания. Говорит, что это тот самый харассмент. И будь мы в просвещённом Лондоне, я бы засудила наглеца. А в России? Пешеходы проходят мимо, либо вовсе не замечая нас, либо улыбаясь…

Ах-ах, влюблённая парочка! Не утерпели, слились в поцелуе!

Глеб, наконец, отпускает меня. Вернее, просто перестаёт целовать. А держит по-прежнему.

И, несмотря на все метания моего рассудка, я не хочу, чтобы отпускал.  

– Сравнила? – ехидно интересуется.

– Никакой разницы! – фыркаю рассерженной кошкой.

– Повторить?

– Отпустить!

– Нет, – резко отвечает он. – Мы идём в кафе, и ты мне всё рассказываешь. А потом я отвезу тебя домой.

– Позвольте мне самой решать, – всё ещё пытаюсь освободиться.

– Не позволю, – тоном, не терпящим возражений.

– Это почему ещё? – бешусь.

– Потому что ты теперь – моя зона ответственности.

– На каком основании? – рвусь из его объятий, отталкиваю, но силы слишком неравны.

– Много болтаешь, сказочная. Так и провоцируешь снова тебя заткнуть.

– Да вы… как вы… смеете?!

– А так и смею! – уже злясь, хотя непонятно на что, говорит он. – Ты – моя женщина. Мне отвечать за твою безопасность.

– Я не ваша!

– Моя, – наклоняется и выдыхает мне в губы. – И не спорь. Ты лежала в моих объятиях при всём честном народе. Целовалась со мной посреди улицы, – и на ухо, обдавая горячим дыханием, – когда ты падала, юбка задралась, и я видел твои трусики…

Алею. Даже если так!

– Это разве повод жениться?

– Ещё какой! – улыбается он и заводит мне за ухо прядку, нежно касаясь губами виска. – К тому же, мне тебя нагадали. Я не верю во всю эту муть, но, ишь ты, сбылось! Та цыганка так и сказала: «Блондинка, что упадёт тебе на голову, станет твоей судьбой». Так что, судьба, идём.