– Знаешь, говорят, что когда хочет Бог наказать человека, то лишает его разума? – подал голос Мина, и Максим поразился тому, сколько затаенной злобы прозвучало в его голосе. – Но того не говорят, что если захочет Он наказать целое царство, то лишает разума царя.

– Помолчи, – скривился Фрязин. – Неподобно такое говорить.

– Чего «неподобно»?! – взвился Мина. – И в лесу тоже «неподобно» так говорить? А где тогда? Или ты скажешь, что это неправда?

Максим смотрел на Мину удивленно – не привык его таким видеть. Должно быть, это сделалось от вина. Пил Мина редко – да почти вовсе не пил. Максим объяснял это себе тем, что хмельного очень не любила Домна Пантелеевна – завсегда она морщилась, даже когда видела подгулявшим и не мужа даже, а кого другого – отца Варлаама, к примеру.

– Я не знаю, – ответил Фрязин с таким выражением лица, словно отмахивался от назойливой мухи. – Я царя видел-то пару раз всего, давным-давно, еще когда в опричнине служил. Мне тяжело сказать, какой он человек на самом деле. Про него много болтают всякого. И что безумный он, и что бес его обуял… Но такое грех про царя повторять. Бог ему судья. Какой бы он ни был, без него еще хуже было бы.

– Хуже, чем что?! – не отставал Мина. – Хуже, чем сейчас, когда ляхи под Псковом стоят?! Позорище неслыханное. Воевали-воевали, землю Ливонскую хотели забрать, и добро бы забрали! Так нет – теперь она вся – ляшская и свейская, а мы остались ни при чем. А сколько людей погибло, сколько дворов поборами на ту войну дотла разорено! И все – впустую! В пыль, на ветер все пустили! Раздали лихим людям, каким-то разбойникам, скоморохам, колдунам, содомитам, прости, Господи. И ведь ничего теперь не воротишь! Ни людей, ни денег, ни дворов, ни пушек.

– Ну, ты, известно, какой полководец. – проговорил Фрязин в сторону. – Так говоришь, будто сам там воевал. Тебе-то что за дело, даже если ляхи и самый Псков возьмут?

– Да мне… конечно… мне что… – Мина хватил еще из фляжки и начал, кажется, уже немного заговариваться. – И то сказать: в прошлые времена я бы волновался, что Псков возьмут и на Новгород пойдут, а нынче… что мне тот Новгород? Нет уже давно никакого Новгорода, одни стены остались от него.

– Ты, кстати, нашел кого-нибудь из твоих? – спросил Фрязин. Ему, кажется, хотелось поскорее свернуть беседу в другое русло.

Мина в ответ покачал головой, и отпил из фляжки еще немного, крякнул, растянулся на полушубке.

– Как в воду канули, – сказал он с горечью. – Но я найду… я это… на дне морском сыщу. Морского царя… и того за усы моржовые схвачу… скажу: «Где мои? Сказывай?!».

Он усмехнулся и блаженно зажмурился, должно быть, и впрямь представляя, как допрашивает морского царя.

Максим уж знал, что Мина время от времени из Воскресенского уезжает наводить справки о своих родственниках – не удастся ли кого сыскать. В Новгороде у него их жило множество, но смог ли кто-то из них пережить разорение, было неизвестно. Да и где искать их – бог весть. Точно не в Новгороде – оттуда тех, кто пережил разорение, почти всех выселили. Кто в Тверь уехал, кто в Кострому, а кто и вовсе в дальние земли: в Казань, в Астрахань. Где теперь сыщешь?

Но Мина не отчаивался. Он завел знакомства среди мелких купцов, ездящих по городам и весям и торгующих скотом: этим же в лучшие времена промышляло большинство Мининых родственников. Их-то он и выспрашивал, но пока, стало быть, никого не сыскал.

– Ладно, – сказал Фрязин и сладко потянулся. – Заседание Боярской думы на этом объявляю закрытым. Ты, кутья, иди, стереги, а после полуночи меня толкни – я сменю.