А тут вдруг новый треск раздался, громче прежнего. Максим на секунду повернул голову – это обрушилась деревянная стенка, расшатанная мертвецами и Кузькой. Тот упал в снег, кувыркнулся. Второй мертвец бросился за ним. Максим пустился вдогонку с обломком доски – другого оружия взять было негде.

Тут помогло Минино учение – нагнал Максим мертвеца, вдарил обломком доски в шею, надеясь сломать хребет. Хребет, конечно, не сломал, но своротил упыря с тропинки в снег, навалился на него сверху, дал Кузьке отбежать подальше.

Мертвец стал отчаянно рваться, клацал зубами, норовя впиться Максиму то в руку, то в шею. Руки его, костлявые, обтянутые обмякшим, полусгнившим мясом, того и глядя впились бы загнутыми ногтями Максиму в лицо, если бы он их не сжал своими.

А сзади уже несся второй, и вдвоем бы они без труда порвали Максима на клочки. Видя это, Максим упыря оттолкнул, вскочил, бросился бежать со всех ног, да не в туже сторону, что Кузька, а в огиб села, оба же вурдалака ринулись за ним.

Тут только, возле одного из дворов заметил Максим торчащий из земли кол, оставшийся от упавшего давно плетня. Вырвал его из земли, размахнулся что было мочи, залепил упырю прямо в шею, да так, что что-то в ней хрустнуло. Второй с разбега прыгнул на Максима, но тот успел выставить кол вперед, наподобие копья, ударил мертвяка в грудину. Ребра его, и без того уже подломленные, хрустнули сильнее.

Попытался упырь рвануться назад, словно муха с иголки, но Максим уж не дал – толкнул его наземь, навалился сверху, вогнал кол поглубже, и до тех пор вертел им и крутил в зловонном теле, пока не вышиб из него весь дух, или что уж там у упырей вместо духа.

Тут заслышал он отчаянный крик – это неслась со всех ног в одной душегрейке простоволосая Домна Пантелеевна. Схватила она Кузьку, прижала к себе, стала осматривать его, не покусали ли. Тогда только до Максима дошло, что все, кажется, хорошо. Тяжело дыша, откинулся он на спину и стал смотреть в почти потемневшее серое небо. Одна только мысль в голове ворочалась: отчего же Стеша приближение Кузькиной погибели почувствовала? Она же говорила, что обычно видит лишь то, что всей стране горе принесет.

7. Глава шестая, в коей милосердие побеждает корысть, а может быть, и нет

Повозка – та самая, на которой некогда везли добро из Введенского монастыря – чавкала колесами в непролазной грязи. Не раз и не два за время пути Максиму вместе с Миной и Фрязиным приходилось спрыгивать с нее, подталкивать сзади, помогая худосочной лошадке выдергивать телегу, застрявшую, казалось, намертво.

Везли они нехитрые воскресенские товары на продажу в ближний город Зубцов. Главную статью, конечно, составляли бочки со знаменитыми груздями, но была еще стопка набитых отцом Варлаамом за зиму шкурок, ну, и так, по мелочи.

Зубцов был городком небольшим, продать там все это за деньги было трудновато – разве что наудачу наедешь на какого-нибудь богатого покупщика. Скорее удалось бы обменить на муку или порох. Но оно и к лучшему: на что в лесной глуши серебро? От пороха проку больше.

Путь был неблизкий. Первую ночь провели на берегу реки Вазузы, в селе Погорельском, которое ныне полностью свое название оправдывало, так как из домов там остался только бывший господский терем, да и от того остались одни почерневшие стены, а прочие дома сгорели дотла.

В бывшем тереме и заночевали: разожгли огонь прямо на земляном полу, стали варить гречневую кашу с грибами и мясным приварком. Вышло не так искусно, как у отца Варлаама, но все трое были до того голодны, что и ежа бы съели со шкуркой. Перед едой выпили из походной фляги крепкого мутного хлебного вина, которое отец Варлаам настаивал на каких-то одному ему ведомых лесных кореньях – за то, чтобы ночь прошла спокойно.