Кто-то из мучителей подбежал к Акме, схватил за руку, увлекал было за собою, но другой коцитец что-то закричал своему соплеменнику, и среди всего этого гневного потока она трижды услышала «Рару». Коцитец, мёртвой хваткой всё ещё державший Акме за руку, упрямился и отчаянно ругался, но вскоре его вытолкнули из пещеры, а перепуганную девушку швырнули Сатаро в руки.

— Куда их повели? — выдохнула Мирья.

— Сыновей заделывать,— с мрачным безумным торжеством проговорила Киша.— Через время и за остальными придут.

— А тебя, дорогуша, вероятно, сосватали самому вождю,— пробормотал Сатаро, ставя Акме на ноги и плотнее укутывая её, дрожащую, в свой рваный плащ.

Киша же громко и грубо фыркнула, воскликнув:

— У Рару достаточно шлюх среди коцитских баб. Для этой девчонки они готовят что-то особенное. Им её кулончик не понравился. И за него они кожу с неё сдерут…

С наступлением непроницаемой тьмы, накрывшей Кур могильным звоном одинокого колокола, танцы постепенно прекратились, и снаружи всё стихло. В пещере порой слышалось глубокое ровное дыхание, ибо кому-то всё же посчастливилось задремать.

Разноголосые молитвы стали громче, но вселяли в душу Акме всё больше смятения. Она предпочла молиться в одиночестве, тихо и самозабвенно. Молитвы были о Лорене и Гаральде. «Забери все силы мои и даруй их им во имя их победы».

Она была готова дать бой и, вероятно, бой последний. Перед собой видела лишь жертвенный алтарь и те высокие стены, что ей предстояло пробить.

Она не могла согласиться с мыслью о смерти, как примирили себя остальные, и это мучило её все более.

Маленькая Августа без устали ходила меж измученных от долгого ожидания людей, присоединялась к их молитвам, для каждого находила слова утешения и целовала изуродованные и гниющие лбы узников, будто благословляла их перед долгим путешествием.

Когда Августа подошла к Акме, у девушки от страха сжалось сердце, ибо девочка эта несла за собой могильную тень и отзвуки панихиды; несла их к Акме, словно чтобы осенить её смертным знамением.

— Они не убьют тебя,— со спокойной улыбкой отвечала Августа.— Они могут нанести такой же шрам, что и у меня, могут отрезать тебе волосы, но не убьют. Ты нужна не им.

— Даже если она вернётся к обычным людям, навряд ли сможет жить нормально,— пробормотал Сатаро, горька глядя на ребёнка.— Ты откуда?

— Эрсавия. А ты?

— Саарда,— ответил мужчина.

— Ты из Зараколахона?! — охнула Акме.

— Да, а что тебя так удивляет?

— Как ты попал к ним в плен?

— Возвращался из Полнхольда. Четверых моих уложили, меня грохнули по башке. Очнулся уже в Коците. Странно, что не убили.

Внезапно над лесом прокатился мощный звон, и горы содрогнулись. Он вдребезги разбил тишь ночи, а вместе с тем — покой узников. Поднялся приветственный шквал криков, топот сотен ног покрыл глубокими трещинами изголодавшуюся по крови землю, а затем единственный громкий голос зазвенел в ночи, и коцитцы внимали ему, приветственно потрясали кулаками в воздухе, накаляя воздух ненавистью и злобою.

— Да благословит Господь вас,— с глубоким вздохом произнесла Киша.

Кто-то из пленников горько зарыдал, кто-то прижался к стене, будто попытался вжаться в неё и в ней же исчезнуть. Одни скорбно запели псалмы, другие приняли воинственную позу и сжал кулаки, готовясь дать отпор и погибнуть в бою, но не на алтаре.

Шум приблизился вплотную к пещере, и целый отряд коцитцев вбежал внутрь.

Многие женщины, искалеченные и измученные, ещё недавно находившие успокоение своё от страха смерти в молитвах, ныне покорно зарыдали.