Он, как и все представители его народности, был невысок, но широк и коренаст. Крепкое тело покрывали набухшие жилы, и лишь лицо, суровое, большеглазое и морщинистое, выдавало довольно преклонный возраст. Волосы — длинные, со вплетёнными в них то ли листьями, то ли пучками чужих волос, были грязны и седы. На шее висело ожерелье из огромных чёрных когтей неведомого зверя. Широкую грудь его покрывали мелкие рисунки, тщетно пытавшиеся скрыть множество шрамов и давно затянувшихся страшных ран. В руке кривой деревянный посох.

Всё внимание толпы жителей Коцита и Кура, собравшихся на великое празднество, было сосредоточено на Акме, Фае и мужчине с посохом,— вероятно, шамане или колдуне. Вождь же молча, с интересом и с выжидающей зловещей улыбкой наблюдал, так и не поднявшись со своего трона.

Шаман подошёл к Акме так близко, что девушка почувствовала гнилой запах из его беззубого рта. Он безумно оглядел лицо её, принюхался к нему, к её шее, растерзанной тунике, и вдруг отпрыгнул и зашипел, будто змея. Он что-то оскорблённо воскликнул, схватил цепочку девушки, взглянул на кулон Атариатиса Рианора, сорвал с её шеи, показав реликвию вождю и прокричав:

— Аштариат!

Вождь махнул рукой, и шаман обмазал кулон и цепочку в крови Акме, затем подошёл к Фае, прижал кулон к лицу её, что-то нашёптывая. С кулоном в руках гневно воздел он руки к небу, долго и грозно что-то кричал, а коцитцы радостно и возбужденно вторили ему.

После шаман взял кинжал с длинным и широким клинком. Лязг его, тонкий и тихий, прорвал воздух в лёгкие жертвы, и Фая задышала чаще, но ни звука не слетело с её губ. Чёрное одеяние заколыхалось на ветру.

Шаман приподнял ей голову за подбородок, осторожно, почти нежно, и провёл лезвием по её шее столь легко, что Акме подумала,— он дразнит и жертву свою, и зрителей. Но кровь хлынула рекой, заливая грудь и живот Фаи.

Под аккомпанемент радостных криков и плач Акме Фая громко захрипела, слабо задёргалась и вскоре застыла. Так закончились мучения этой девушки. Один из коцитцев поджёг одеяние погибшей, и её охватило пламя.

Шаман, обагрив кулон Атариатиса Рианора ещё и кровью умерщвлённой пленницы, тем самым будто связав двух девушек, осуждённых на смерть, выбросил его под ноги Фае.

Тотчас забыв о жертве, шаман взмахнул рукой, после чего из небольшой толпы узников схватили одного из мужчин и, отбивавшегося, вопящего срывающимся голосом, поволокли на вершину алтаря.

Коцитцы страшным хором выкрикивали лишь одно слово, потрясая кулаками, и Акме догадывалась, что оно означало. «Убить!».

Но Сила не шла к ней. Вождь махнул рукой в её сторону, и вокруг неё начали смыкаться несколько вооружённых коцитцев.

Страх, лютый и беспощадный, поглотил всё её существо. Смерть стояла к ней вплотную и заглядывала ей в глаза, а Акме все более цепенела от ужаса, крови, близости кончины, воплей жертвы, которую сейчас мучили на алтаре.

Крики узника смешались с его же хрипами, но целительница не смогла бы увидеть, что делали с ним, даже если бы захотела.

Один из коцитцев вынул нож, куда более длинный и тонкий, чем у шамана. Народ втóрил его увещеваниям и потрясал кулаками в сторону девушки.

Коцитец сжал голову Акме ладонями и прижал к столбу. Другой надавил остриё ножа к виску девушки и повёл его вниз по щеке.

В её крике отразилась вся глубина отчаяния, ужаса, горя, гнева и боли. Она не могла пошевелиться, первые капли крови капали на грудь, а мучители уродовали её, как и тех несчастных женщин, что оставили они в пещере.

Но тут за спиной раздался низкий раскатистый глухой полустон. Девушка, оглушённая ужасом, повернула голову, и ноги подкосились. Закованный в цепи и удерживаемый пятью крепкими коцитцами, к ней шёл огромный бурый медведь, неуклюже переваливаясь и сурово постанывая.